Федор Апраксин. С чистой совестью

Фирсов Иван Иванович

В это время ветер внезапно стих, паруса разом обмякли, и карбас и лодку едва заметным течением дрейфовало от берега. Вокруг стало непривычно тихо, лишь слышались крики чаек, сновавших всюду над озером в поисках пищи. Утомленные и разморенные жарой, люди примолкли, укрылись под парусами. Федор потрогал опаленную переносицу:

— Слыш-ка, Петруха, никак, нос облазит?

— Будет тебе все выставляться, — засмеялся брат, — посиживал бы в холодке.

На карбасе тоже переговаривались:

—

Слышь, голова, — потянулся до хруста царь, — а чтой-то поясницу ломит?

Петр, морщась, боком сполз с кормового сиденья и примостился на днище.

— То, государь, с непривычья, пообвыкнется, коли «утеху» не оставишь. — Лукаво улыбаясь, Кузьма зачерпнул ладонью воду, смочил шею, волосы.

Глядя на Петра, Апраксин вытянул затекшие ноги, с наслаждением пошевелил пальцами и прикрыл глаза в дремоте…

На пристани царь сразу дал понять, что новые страсти охватили его неудержимо и надолго. Истомленного ожиданием воеводу Собакина сразу засыпал вопросами:

— Сколь в Переславле плотницких, кузнецких умельцев, есть кузня?

Собакин утвердительно кивнул:

— Имеется, государь, три кузни да в Веськове четвертая.

— Где тот умелец, што лодьи проворит?

— Здеся, государь. — Собакин оглядел стоявших поодаль рыбаков, крикнул: — Фролка! Подь сюды.

Семеня босыми ногами, подошел кряжистый мужик, низко поклонился. Прошлой осенью вернулся Фрол Синев из Соловецкого монастыря, три лета промышлял с ватагой в Студеном море на стругах да карбасах.

— У монахов там подель на Соловках, государь великий, — бойко рассказывал Фрол, — ладят там суда, снаряжают; после промысла почин судам разный производят, конопатят, смолят.

— Сам этим делом владеешь? — Петр по-доброму смотрел на артельщика.

— Всем помалу, государь великий, у архангелогородцев перенял на Соломбале, что видел. Умельцев там немало, ремесла свои в тайне не держат. — Погладил бороду. — Не один я здесь, государь великий, вон Пронька Скобеев тож по конопатному делу, смольщик добрый, справный.

— Добро. — Петр глянул на Апраксина. — Вели, Федор, список дать немедля всех умельцев тутошних по плотницкому делу, кузнецов. — Кивнул на Фролку: — Да наиначе всех по корабельному ремеслу. А что, Фролка, будем суда ладить?

— На Соловки сбираться? — От неожиданности Фрол смутился.

— Нет, брат, не угадал. Здесь, — царь ткнул пальцем в озеро, — на Плещеевом будем суда ладить.

Фрол недоуменно глянул на царя, шутит, что ли.

— Нонича и приступим, как кумекаешь, сподобим? — в упор спросил Петр.

Еще не пришедший в себя Фрол покачал головой:

— Дозволь, государь великий?

Царь кивнул.

— Мужики бают — не берись лапти плести, не надравши лыка. Из чего ладить-то, лен надобен, досья, да чтоб

сухи были.

— Ну, то не твоего ума, все будет, а сейчас пошел.

На съезжей царь говорил воеводе как о деле решенном:

— Суда будем у тебя на озере ладить, воевода, место присмотри. Того для перепиши всех умельцев по этому делу, подобных Фролке. Тот список выдашь Федору Апраксину. Размысли, откуда мужиков приписать, плотницких людей особливо сыскать. И где пильные досья брать.

Собакин почесал голову:

— Дозволь, государь великий. Надобно десятины лесные сперва нарезать. Досья-то тесать придется али на козлах, меленок-то пильных в округе нет.

— Худо, — нахмурился Петр, — а ты поразмысли, поутру доложишь.

Апраксин слушал царя, улыбаясь про себя. Давно уразумел, что в том разгорается пламень новой затеи — водяной. Да уж больно круто берет, все враз… А впрочем, комнатный стольник за семь лет привык ко всяким чудачествам. Одно знал Федор твердо — царь хотя и молод, но затеи свои всегда до ума доводит.

В монастырь отправился пешком. В охотку было пройтись, размяться после многочасья сидения на карачках в лодках. С непривычки ныла спина. В слободе у многих изб, что протянулись вдоль берега, стояли мужики, низко кланяясь. Из-за палисадов виднелись бабьи платки.

Весело поглядывая по сторонам, Петр с Федором и Меншиковым размашисто шагал впереди. Отстав на несколько шагов, отдуваясь и пыля сапогами, шли и вполголоса переговаривались Петр Апраксин и воевода.

— Государь-то вроде и устали не ведает. — Воевода вздохнул и вытер пот.

Апраксин улыбнулся:

— Сие завсегда. Потехи с войском в Преображенском денно и нощно, от зари до зари гоняет, и все, как кочет, токмо поспевай за ним.

В монастыре царя ждал гонец из Преображенского от князя Ромодановского. Князь просил царя спешно приехать, успокоить мать.

Поужинав, Петр велел Меншикову собирать что нужно в дорогу, чтобы выехать утром, а Федору Апраксину сказал:

— Ты, Федор, останешься в Переславле, с воеводой вершить дела, а мы возвернемся на той неделе, на постое здеся будем. — Кивнул Дионисию: — Чаю, свидимся, доскажешь речи свои.

Тот поклонился и вышел.

Проводив Петра, Апраксин с воеводой, не заходя на съезжую, направились к устью Трубежа. Вместе с Еремеевым обошли помост для постройки рыбацких лодок.

— Ежели государь задумал ладить карбасы, так лучшего места не сыскать, — высказался Еремеев, — тута и затишок, и приглубая заводь для спуска, а рядышком и сараи для припасов какие изладить.

— Сколь плотников в Переславле? — спросил Апраксин.

— Плотник-то каждый мужик, избу-то многие рубят, токмо для делания судов искус надобен.