Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
В Успенском соборе после окончания литургии начался крестный ход. Увидев, что Софья берет икону, которую должен нести царь, Петр, не поворачивая головы, шепнул Федору Апраксину:
— Передай через кого Софье, штоб в крестный ход не становилась, а икону отдала, не бабье это дело.
Покрасневший от напряжения Апраксин подошел сзади к свите царевны, но Софья и так слыхала в тишине громкий шепот Петра. Не оглядываясь, до хруста сжала пальцы, вцепившись в икону, и двинулась к выходу…
Петр
Софья после этого продолжала как ни в чем не бывало участвовать в церковных церемониях, но нарастание напряженности чувствовалось в отношениях царевны и Петра. Оно усилилось при возвращении из Крымского похода войска под началом Василия Голицына. Софья решила возвысить своего фаворита, хотя тот лавров на ратном поле не стяжал. Петр демонстративно не присутствовал на всех церемониях встречи и чествования войска. Когда же дело дошло до наград, он отказался подписать манифест о жаловании участников похода.
После долгих просьб царя Ивана Петр указ таки подписал, но князя Василия Голицына в Преображенском не принял.
Возмущенная Софья в тот же день, после всенощной в Новодевичьем монастыре, раздраженно намекая на царицу Наталью, поджигала сопровождавших ее стрельцов:
— И так беда была, да Бог сохранил, а ныне одна сторона ихова беду зачинает. Годны ли мы им? Буде годны, вы за нас стойте, а будя не годны, мы оставим государство.
Дальше — больше. Стрелецкий десятник Стрижев открыто подбивал товарищей:
— Придут к власти Нарышкины, изведут нас, стрельцов!
Слухи дошли до Преображенского. А тут как раз в Измайлово приехал на именины царевны Евдокии Федоровны Шакловитый. Царь в присутствии Ромодановского и Стрешнева в упор спросил начальника Стрелецкого приказа:
— Твои стрельцы хулу на меня возводят, Стрижев не таясь подбивает на смуту служивых. Выдай мне его.
Шакловитый знал подлинно расклад сил, поэтому не побоялся спросить:
— Чего для, государь?
Царь вспыхнул, удивляясь наглости окольничего. «Около Софьиного подола, паскуда, вовсе стыд потерял».
— То мне знать, а не тебе, прислужнику, исполняй, што велено.
Шакловитый, скрывая раздражение, опустил глаза. «Волчонок-то здеся силу имеет».
— Того для, государь, надобен также указ старшего царя Ивана Алексеевича.
«Нашел зацепку», — зло подумал Петр и хлопнул в ладоши. На пороге появились братья Апраксины.
— Нынче придержите Федьку на съезжей.
Шакловитый схватился за саблю, но старший Апраксин крепко перехватил его руку. На пороге бесшумно выросли два дюжих преображенца.
— Сабельку-то у окольничего возьмите, да под крепким запором его держать.
Шакловитого увели,
— Зря ты его так, Петр Лексеич. За ним теперь стрельцы могут взбаламутиться. Рановато с ними в распри вступать.
Тихон Стрешнев согласно кивнул, поддакнул:
— Постращал Федьку, и будет. Подержи его до вечера и отпусти с Богом.
В Кремле Шакловитый все рассказал Софье и закончил жестко:
— Более ждать несподручно. Надобно логово Нарышкиных обложить стрельцами да и кончать их разом.
— Стрельцы все ли за нами пойдут? — все еще сомневалась Софья. — Созрел ли плод? Повременить бы, Феденька.
Конец колебаниям царевны пришел в тот же день. Принесли подметное письмо: царь Петр-де со своими потешными ночью надумывает захватить Кремль, решить жизни царя Ивана да всех его сестер.
Шакловитый настроился бесповоротно:
— Кремль сию же ночь на запоры возьмем, караулы в сотню стрельцов призовем. Сотни три в засаду отведем на Лубянку.
— Мотри, Феденька, тебе видней.
В отношении стрельцов Софья сомневалась не зря. Нашлись и среди них совестливые люди и разумные головы. В самом надежном «царевнином» Стремянном полку, у пятисотенного Лариона Елизарьева вечером собрались верные царю стрельцы.
— Софья затеяла худое, — объявил Елизарьев товарищам-единомышленникам. — Федька байт, постращать царя Петра хотят в Преображенском. Но я так разумею, кровью дело-то пахнет. — Елизарьев испытующе оглядел стрельцов.
Они отозвались единодушно:
— Надо быть повестить в Преображенском, не было бы беды.
Ларион рассуждал так же:
— Стало быть, как стемнеет, ты, Мельнов, и ты, Ладогин, без суеты, будто я вас дозором послал, езжайте проулками к Мясницким воротам, а там наметом в Преображенское да самого Петра Алексеича повестите.
Последнее время Апраксины, как и другие стольники, дома не ночевали. Преображенское томилось тревожным ожиданием, предчувствием недобрых вестей. На ночь Петр распорядился вокруг села и потешных крепостей выставлять дозоры.
После полуночи раздался стук в дверь, первым вскочил царь, за ним Меншиков. Из темноты донесся хриплый голос:
— Государь, стрельцы из Кремля прискакали, худые вести.
Меншиков успел зажечь свечу, из проема высунулись две бороды, повалились в ноги, перебивая друг друга, завопили:
— Великий государь, смертоубийство Софья замышляет супротив тебя!
Никто не успел опомниться, а уж по коридору гулко зашлепали по половицам босые пятки царя. Видимо, на какое-то мгновение озарились в его полусонном сознании страшные сцены кровавых стрелецких страстей в прошлую расправу с его близкими на Красном крыльце…