Федор Годунов. Потом и кровью
Шрифт:
Вот вернусь я на Русь сразу, а там самый разгар царствования Лжедмитрия и активные поиски меня любимого. А к появившимся из-за границы в то время внимание пристальное и большинство воевод приграничных с Польшей волостей, наверняка меня в лицо знают. И зачем мне этот риск, если я могу самый опасный для себя год в Венеции пересидеть?
Вернусь на Русь вместе с Болотниковым. Кто будет в одном из приближённых Большого воеводы Лжедмитрия II пропавшего царя Фёдора Годунова искать? Такой абсурд даже в голову никому не придёт. Да и утихнут поиски с началом восстания. У Василия Шуйского другие
К тому же, участвуя в восстании Болотникова, я смогу завоевать авторитет у части дворянства и казачества, состоявшего в нём и затем ставшей частью той силы, что осело в тушинском лагере, а позже примкнуло к первому и второму ополчению. Налажу, так сказать, связи на будущее, знакомствами обрасту, людей подберу. Тут, главное, незаметно, когда болотниковцы под Москвой стоять будут, в сторону Костромы смыться, да в замок сандомирского воеводы вместе с Болотниковым не соваться. Грамотку-то от «спасшегося» царя Дмитрия ему там дьяк Молчанов выдаст; один из тех иуд, что меня не так давно в Москве «зарезать» должен был. Уж он-то меня непременно узнает!
Ветер ещё яростнее хлестанул по лицу, всё выше поднимая за бортом почерневшие волны.
— Как бы шторм не начался. — поёжился я от намокшей одежды. — Крепчает ветер.
— Это всего лишь попутный бриз, — бросил мне через плечо пожилой казак. — Пока мы в Азовском море — бояться нечего. Вот выйдем в Чёрное, там берегись. Не приведи Господь, в бурю попасть!
Буря нас миновала и уже на седьмой день плавания на горизонте появился Истамбул. Впрочем, эту новость я узнал из криков матросов. Сидя за веслом, особенно спиной по ходу галеры, вдаль особо не посмотришь.
Аргузин свистнул в свою дудку как-то по-особому и промеж рабов прокатился тяжкий вздох.
— Сейчас галера полным ходом пойдёт, — пояснил мне помрачневший Тараско. — Видишь, Истамбул показался, вот капитан и заторопился. На берег сойти скорей хочет! Так что крепись, брате. Пока не причалим, роздыху басурмане не дадут.
— А коли не сдюжит кто? — поинтересовался я, наблюдая, как сразу несколько пожилых рабов разносят промеж гребцов пищу.
— А кто не сдюжит, того за борт с горлом перерезанным. Порт рядом, там новых найдут, — откликнулся на мой вопрос Янис, невысокий, коренастый литвин средних лет.
Я за те несколько дней пути в Туретчину успел со всеми гребцами перезнакомится. Имеется в виду с теми, кто рядом сидел.
Так со мной весло кроме Болотникова, Тараски и Яниса, делил ещё мрачный, угрюмый поляк Войцех, бывший, как шепнул мне по секрету Тараско, лыцарем в отряде самого старосты велюнского Александра Конецпольского.
Спереди тянули лямку пожилой запорожский казак Петро Нагиба, два моих земляка; Михайла, молчаливый крестьянин из-под Калуги и весёлый, неунывающий Аника, бывший в той прошлой жизни до рабства мелким приказчиком у своего же отца; тверского купчины, средних лет грузин, именующий себя Георгием и заявляющий, что раньше служил азнауром (грузинский дворянин) у кахетинского царя, во что, впрочем, никто особенно не верил и здоровенный татарин Икрам, сосланный
Сзади меня расположились ещё два поляка Тадеуш и Матиуш, болгарин Радко, Богдан из Валахии и баск Инеко.
Такая вот сборная-солянка! И я был совершенно уверен, что, если опросить остальных участников нашего дружного и сплочённого коллектива, список стран значительно расширится.
Ну, а что я хотел? Оттоманская Порта в начале XVII века ещё довольно сильна и продолжает действовать наступательно. По крайней мере, в Европе. И только после разгрома турок под Веной в 1683 году австрийцами и поляками, наметится обратная тенденция. Ну, мне до этого времени всё равно не дожить, даже если благополучно из этой переделки выпутаюсь и к власти прийти умудрюсь.
Кстати, разговаривать гребцам, вопреки ещё одному расхожему штампу не возбранялось. Лишь бы это гребле не мешало и не в тёмное время суток происходило. Ночью вообще любая активность среди невольников не поощрялась. Мало ли о чём в темноте шушукаются? Может бунт или побег затевают?
— Не, мне за борт нельзя, — покачав головой, признался Аника, и взяв у подошедшего помойного раба положенный ему паёк, захрустел яблоком. — Домой вернуться хочу. Там, при новом царе, жизнь полегче будет. Да и на спасшегося царевича посмотреть охота.
— Это что же? Воскресший сынок Грозного на Москве к власти пришёл? — застыл разносивший еду раб, оглянувшись в сторону бывшего приказчика.
— Пришёл, — нехотя подтвердил я, всматриваясь в неожиданного собеседника.
Передо мной стоял глубокий старик: грязный, вонючий, заросший бородой по самые брови. По всему видать седьмой, а то и восьмой десяток разменял человек, вот и был из-за почти полной непригодности в помойные рабы определён.
А что? Еду гребцам разносить, да вонючее содержимое помойной лохани за борт вываливать сил хватит и ладно. Не здорового же раба на такую работу определять?
Вот только смотрел он на меня как-то странно, словно диковинку какую-то перед собой увидел. Неужто так новостью о воскресшем царевиче впечатлился?
— А Фёдор, сынок Бориски Годунова куда делся? — сощурил глаза помойный. — Сбежал или зарезали?
— Точно не знаю, — не стал я строить из себя всезнайку. — Но слух прошёл, что в Грузию сбежал.
— В Грузию? — явно заинтересовался Георгий, развернувшись ко мне. — Уж не в Кохетию ли?
— Нет, — покачал я головой, слегка улыбнувшись. Каждый кулик своё болото хвалит. Вот и для бывшего азнаура кроме его Кохетии в Грузию и бежать больше некуда. — В Картли. Ему же ещё при его отце, царе Борисе дочку тамошнего царя просватали. Вот к будущему тестю и сбежал.
— Может и в Картли, — отмер, наконец, старик, протягивая мне в руки кружку с водой, с положенными поверх неё лепёшкой, сушёной рыбиной и яблоком. — Вот только туда ещё добраться нужно. А семя у царя Ивана сильное, если его сынок даже с того света вернуться смог. Сильное!
— Чего это с того света? — возмутился Болотников. — Подменили царевича в последний момент! Спасся он!
— Спасся он, как же! — не согласился старик, продолжая раздавать еду гребцам. — Давно уже и косточки сгнили, поди. Мне ли не знать!