Федор Годунов. Потом и кровью
Шрифт:
Но всё чаще удивление на их лицах сменялось злостью, всё громче раздавались крики ярости, разносясь вдоль берега быстрее плывущего корабля. Ещё немного, и какой-нибудь капитан, догадается выйти нам наперерез. Мы не в море и уйти в сторону, чтобы разминуться, будет довольно проблематично.
— Ишь, всполошились. — помрачнел Нагиба. Старый казак, похоже, мысленно пришёл к тем же выводам, что и я. — Янис, — окликнул он литвина. — Побыстрее бы нам плыть.
— Куда уж быстрее? — отмахнулся тот, ловко вписывая корабль в поворот, — И так весь ветер парусом захватили.
Я отвернулся от изрядно приотставшей галеры и посмотрел вперёд. И впрямь, вдалеке берега резко расходились в стороны, разжимая свои тиски и сменяясь широкой тёмно-синей полосой знаменитого пролива.
Неужто уйдём?! В душе тёплой волной поднималась надежда. Сердце гулко застучало, в радостном предчувствии. Конечно, уйдём! Иначе просто быть не может.
Впереди от берега отвалилась ещё одна галера и начала поспешно разворачиваться в нашу сторону. Гулко застучал барабан, задавая ритм гребцам, суетятся канониры у единственной пушки на носу.
Медленно, слишком медленно! Не угнаться им за нами! Лишь бы турки цепь на выходе из залива поднять не успели, да из пушек палить не начали.
— Эгей! — рядом задорно прокричал Тараско и неожиданно заливисто засвистел: — Лови теперь нас!
— К середине держи, Янис, — отрывисто бросил литвину Нагиба, хищно всматриваясь вперёд. — Про пушки на берегу не забывай.
— Не успеют, — весело хохотнул тот, — Вот пушкари только к орудиям бегут. Совсем обленились, басурмане!
Мимо начали проплывать редуты с пушками, возле которых бестолково суетились пушкари, под крики махающего кулаками офицера.
— Проспали! Лови, теперича! — вновь задорно закричал Тараско и тут же запнулся, подавившись собственный криком.
Мы замерли, не веря своим глазам. Из Босфора в залив неторопливо вплывала большая шебека, хлопая на ветру парусами.
— Чего это? — выдавил в наступившей тишине Михайло, огромный кулаком стирая несуществующий пот с лица. — Откуда он взялся?!
— Вот и смертушка наша появилась, — резюмировал увиденное Георгий. — Не разминёмся.
— Ничего, проскочим, — зло сплюнул Янис, резко заворачивая фелуку к берегу. — То случайный корабль. Ещё не поняли, что мы беглецы! Пока поймут, в чём дело, мы мимо пройдём.
О том же подумали и на преследующей нас галере. Вновь громыхнула пушка, паля скорее для того, чтобы обозначить преследование, а не попасть. И, неожиданно попала. Издалека, практически на излёте, но попала, разворотив в щепу корму фелуки.
Грубо брошенный на дно корабля, я вскочил почти сразу, и проклиная на все лады вражеского пушкаря-снайпера, бросился к лежащему ничком Янису.
— Живой? — разворачиваю литвина на спину.
— Не проскочили, друже, — прохрипел тот в ответ, харкая кровью. — Прости!
Поднимаюсь с колен, оглядываюсь. Медленно погружающаяся в воду фелюка, насупленные, ни на что больше не надеющиеся друзья.
— Эх, попытаюсь хоть одного турка с собой прихватить, — мрачно изрёк Нагиба, потрясая саблей. —
Остальные сплотились вокруг своего атамана. Тяжело вздохнув, я поднял валяющийся багор. Пришло время умирать.
К вечеру погода испортилась. Солнце, всё реже и реже прорываясь сквозь заслон из набежавших из-за горизонта облаков, затем окончательно сдалось. И следом заморосил мелкий, не по-летнему нудный дождь, нехотя выцеживая по капле влагу, словно скупердяй, подливающий масло в общий котёл. Впрочем, это дождь был во благо. Он прогнал удушающую жару, позволяя полной грудью вдыхать влажный, пропитавшийся солью и водорослями ветерок.
Вот только вдыхать его мне, осталось совсем не долго. В этом мире за всё нужно платить. И плата эта по самой высокой ставке взимается!
Вот и стоят семь закованных в тяжёлые кандалы узников (с Икрамом возиться не стали, попросту перерезав горло на почти затонувшей фелуке), в ожидании, когда с них за неудачный побег полной мерой востребуют. А что востребуют, можно даже не сомневаться. Не зря пришедший в сопровождении двух десятков янычар толстомордый турок, нас из галерного трюма на берег вытащить приказал. Вон и семь четырёхметровых, грубо заострённых с одного края кольев рядом в вырытыми ямами лежат. Подготовились…
Следом выгнали с галеры остальные гребцов, подошли матросы, столпились неподалёку зеваки.
Всё, как всегда; одним в муках смерть, другим — бесплатное развлечение. Ещё и комьями грязи кидаются, сволочи! Суворова на вас нет.
Смотрю в сторону изгаляющейся толпы и замираю, не веря собственным глазам. Этот рыбак, что со дна залива всплыл? Я же собственными руками его за борт фелюки скинул. Так нет же, стоим рядом со стариком и зло скалится, предстоящую казнь предвкушая. Вот же! По всему видать, не убил я его во время побега, а только оглушил, а он потом в воде оказавшись, очухался.
Важный турок громко оглашает приговор. Хотя, чего там зачитывать? И так всё ясно. По колу на рыло…. Вернее, на другое место. Толпа раздвигается, пропуская янычара, ведущего под узду двух лошадей-тяжеловозов.
Ну, вот и всё. Как всё-таки всё глупо получилось! И от этого вдвойне обидно! Даже не столько страшно, а именно обидно! Страх придёт чуть позже, когда меня на казнь потащат. А сейчас я и не осознаю ещё толком, не верю подспудно, что именно со мной такой ужас произойти может.
Турок даёт отмашку и двое дюжих янычар выталкивают вперёд Нагибу, разрывают одежду, волокут к крайнему колу.
— Прощайте, православные, — хрипло кричит запорожец и найдя меня глазами, простит: — Чернец, помолись за меня!
Помолюсь, куда же я денусь. Вот только кто за меня потом помолится?!
Турки тем временем, навалившись на казака, снимают с него кандалы и захлестнув ноги петлями, шустро привязали концы верёвок к лошадям. Нагиба завертелся, отчаянно матерясь, попытался вскочить, но натянувшиеся верёвки валят его обратно на землю. Один из янычар наклонился, направляя острие туда, куда надо.