Федор Годунов. Потом и кровью
Шрифт:
На меня тут же навалились со всех сторон, сжали в объятиях подбежавшего следом Грязного. В сторону лихорадочно разворачивающейся галеры понеслись злорадные выкрики:
— Смотри, турки наутёк бросились!
— Далеко не уйдут!
— Побежишь тут! Чаек вон сколько!
— Эх, жаль нам не угнаться! Я бы все кишки басурманам выпустил!
Чаек, и впрямь, было много. Выныривая одна за другой из-за скалистого мыса, они, похлопывая парусами на ветру, резво устремились в нашу сторону.
— Гей, хлопцы, меня захватите! — перегнулся Данила через борт, зазывно махая ятаганом. — Очень хочется с турками
Ближайшая к нам чайка в ответ полыхнула огнём и атамана окатило фонтаном морской воды, поднятой не долетевшим ядром.
Порохня бешено крутанул головой и, ударив по борту кулаком, взревел медведем: — Вы что же творите, собачьи дети?! В своих ядрами мечете?!
— Знамя! — охнул я и опрометью бросился на нос галеры. — Они же нас за турок принимают!
Ну, а за кого же запорожцам нас принимать должны, позвольте спросить? Перед ними турецкая галера, на корме Порохня в одежде янычара ятаганом машет, флаг турецкий развивается. Турки мы и есть! Я бы и сам на их месте по таким из пушки пальнул!
На нос галеры я влетел в несколько прыжков, с размаху рубанув по верёвке, крепящей турецкий флаг к веслу. Полотнище, развиваясь на ветру, ухнуло в море. С одной из чаек вновь полыхнуло огнём. От весла отлетела щепа, слегка оцарапав лицо. Я отшатнулся, заметив ещё несколько горящих фитилей и вскинутые казаками мушкеты.
— Гей, казаки! Не стреляй! — Порохня, оттолкнув меня, сдёрнул с головы юскуф (белый войлочный колпак, носимый янычарами) и встал во весь рост, махая руками. — В своих бьёте! — продолжал он орать во всё горло, ударив кулаком в голую грудь. Янычарскую одежду атаман успел скинуть ещё на бегу. — Это же я, Данила Порохня!
— Гляди! И впрямь, Порохня! Живой! — радостно закричал, поднявшийся на ближайшей к нам чайке, дородный казак, приложив козырьком руку к глазам. — А я думал, что ты сгинул где-то под Килией! А что за турки с тобой рядом стоят?
— Да то не турки, Яцко! — задорно засмеялся Данила, неожиданно приобняв меня за плечи. — То гребцы галерные! Мы турок перебили, да одежду их себе забрали! Уйми хлопцев, Яцко и греби к нам! Разговор есть!
— И то, — не стал спорить с Порохнёй атаман запорожцев. — Только вы оружие всё же бросьте, — к нам уже причалили с двух сторон четыре чайки. Остальные, не снижая хода, устремились дальше к галере Култук-паши. — И, смотрите! Ежели что, всех порешим!
— Оружие бросьте, братцы, — развернулся к гребцам Данила. — А то, и впрямь, перебьют ненароком. После вернём.
Я, тяжело вздохнув, бросил на палубу ятаган. Потом, подумав, вытащил из-за пояса пистоль и аккуратно положил рядом. Прав, атаман. Зачем рисковать? Дёрнется кто-нибудь из наших и понесётся бойня. Нервы то у всех на пределе. Обидно будет умереть, практически уже вырвавшись из неволи. Я бы себе этого потом ни за что не простил!
На палубу, подобно саранче, хлынули запорожцы, быстро рассредоточились по кораблю и вскинув в сторону бывших невольников сабли, луки и пистоли. Мне прямо в глаза посмотрел взведённый арбалетный болт. Я замер, боясь неловким движением спровоцировать стрелка. Уж больно молодой хозяин у арбалета оказался!
— Вы чего это, хлопцы? — возмущённо поднялся из-за весла Тараско. — Или не видите, что свои мы? Петро, а ну, не балуй! То друг мой, Федька Чернец!
—
— Так осень наступила, Мохина. Холодно по ночам стало. Вот мы у турок одежду и забрали. Им на дне черноморском всё равно она без надобности, а нам в самый раз будет.
Запорожцы засмеялись незамысловатой шутке. Некоторые, так же узнав Тараску, полезли обниматься. Напряжение спало.
— Эка вас буря-то потрепала! — в нашу сторону уверенной походкой шагал Яцко в сопровождении ещё нескольких казаков.
Выглядел предводитель запорожцев представительно. Хоть сейчас на картину Репина рисуй: малиновый жупан, обтянутый шёлковым зелёным поясом, бордовые шаровары, сафьяновые сапоги, за поясом сабля торчит, да колесцовый пистоль засунут, в руке небольшая, шипастая булава, на голове высокая шапка с длинным шлыком на выпуск. Внушительный дядя, чего уж там. Разве что огромная уродливая бородавка на правой щеке всю картину портила. Зато усы, до груди свисающие, просто шикарно смотрятся!
— Ну, здорово, Порохня, — Яцко, не церемонясь, приобнял нашего атамана и трижды облобызал: — Уж и не надеялся тебя в живых увидеть, друже. Думал, сгинул ты с концами в Туретчине со всем своим куренём.
— И тебе не хворать, Бородавка! — похлопал Данила по плечу старого товарища. — Смотрю, тебя никак кошевым атаманом выкликнули? (глава запорожского войска) — спросил он, кивнув на булаву. — То любо. Сечевик ты справный!
— Так курень, похоже, и сгинул, — встрял в разговор, скривив губы, худощавый запорожец, холодно наблюдавший за объятиями боевых товарищей. — Один атаман остался.
— Сгинул, — не стал отрицать Данила, смерив оппонента оценивающим взглядом. — Так ведь похода на турка без риску не бывает, — ласково, словно дурачку неразумному, начал объяснять он. — Мы как раз к Килии подходили, а тут пять галер турецких навстречу. И ветер как на грех пропал совсем. Вот басурмане на нас и навалились скопом. Хлопцы храбро бились, да не сдюжили. Считай, на каждого казака по три турка было, — атаман замолк на мгновение, оценивая какое впечатления произвели его слова на казаков, и демонстративно повернувшись к обвинителю спиной, спросил у Яцко, — А это кто таков будет, Бородавка? Что-то я его раньше в Сечи не видел.
— Это Пётро Сагайдачный, обозным старшиной (глава артиллерии у запорожцев) его в прошлом году казаки выкликнули. Он три года назад в Сечь пришёл, аккурат после того, как ты с хлопцами в поход отправился, — с некоторой прохладцей ответил Яцко.
Сагайдачный?! Да, ну!
Я совсем другими глазами посмотрел на будущего знаменитого гетмана, одно имя которого повергало в дрожь турок и татар.
Надо же, а по виду и не скажешь. Одет неброско, как простой казак, внешность тоже самая заурядная, разве что нос чуточку с горбинкой, да взгляд надменный и как будто сквозь тебя глядит. Да и молод ещё довольно, чтобы в вожди лезть. На вид лет тридцать — тридцать пять будет, не больше. А между тем, уже в этом году его выкликнут кошевым атаманом, а в следующем и гетманом станет. И гетманом не простым, а самым великим за всю историю Запорожской сечи. Ну, на мой взгляд, разумеется.