Федор Волков
Шрифт:
— Полегчало как бы малость…
— То-то, старче, — обрадовался Майков. — Я тебе толковал: не сыскать лекарства пользительнее дубильных специй, они же и мертвых обращают в мумии нетленные.
Воеводу провожали до ворот весьма торжественно и компания Майковых, и смотрители всей молчаливой гурьбой, и часть наскоро разоблачившихся комедиантов.
— А ведь того… скажи на милость! — стоя у ворот, проверял воевода работу своих легких. — Как бы совсем отошло… Чудеса…
— Кричи виват комедиантам, воевода! — смеялся Майков.
— И закричишь, чего доброго, — с удовольствием отдувался воевода. —
— Театр строить потребно городу, почтенный осударь наш воевода. Яко в столицах просвещенных, — полушутя, полусерьезно говорил Майков. — Ваша забота о сем, богоспасаемого града блюститель.
— В наказе того… не указано, — пыхтел воевода. — Не малые средства потребны.
— Собрать средства! А наказ я тебе дополню собственноручно…
— Подумать потребно, — заключил воевода, усаживаясь в добротную, поместительную колымагу.
— Обернешь дело сие — первым в империи будешь воеводой театральным, — кричал Иван Степанович вслед удаляющейся колымаге.
Таланты и поклонники
Выполнили обещанное. Всей компанией, прихватив Ивана Волкова и Григория Серова, собрались в гости к Ивану Степановичу.
Рабочие Волкова заартачились было, ссылаясь на простецкое свое одеяние, на что Федор сказал:
— Мы все простые. Или всем идти, или никому.
— Айда, айда, ребята! — сгонял гостей Иван Степанович. — Кто там еще? Все? Никого не забыли? Тронулись! Эх, музыки нет, упустили! С музыкой бы по городу…
Пошли пешком, в сопровождении огромной толпы ребятишек и мещан. Ребятишки орали:
— Кумедиянцев в сибирку поволокли! Клопов кормить! За то, что не пущали нас в киятру!
Проводили до самого дома Майковых. Остались ждать у сада. Полезли по заборам. Горланили:
— Дяденька-барин! И нам гостинцев давай!
Иван Степанович распорядился приготовить лукошко сушеных дуль. Вышел сам на крыльцо с работником. Разбрасывал дули горстями, кричал:
— Ну, мала-куча! Сие вам от комедиантов! Поднялась невообразимая возня. На дороге в клубах пыли копошились клубки орущих тел. Майков хохотал.
Длинный стол, застланный камчатными скатертями, был накрыт в саду, под парусиновым навесом, — в комнатах душно.
Гостей встретила мадам Любесталь. Она изящно расправила пальчиками свои пышные фижмы и сделала прибывшим общий глубокий реверанс. Такая необычная вежливость привела многих в немалое расстройство. Некоторые соображали, ответить ли француженке подобным же приседанием, или воздержаться. Федор Волков спокойно и с улыбкой раскланялся с француженкой. Остальные последовали его примеру. Первый выход в свет охочих комедиантов состоялся.
Мадам Любесталь было уже, вероятно, под шестьдесят, но она еще казалась гибкой и стройной особой. Она обильно пудрила волосы, румянилась и густо подводила глаза, носила на лице несколько кокетливо посаженных мушек. По-русски говорила уморительно, мешая два языка вместе.
Француженка сейчас же оценила Федора Волкова, завладела им, усадила около себя, называла уже «mon cher ami» [19] и отчаянно кокетничала. Впрочем, она делала глазки и расточала
19
Мой дорогой друг.
За хозяйку распоряжалась Татьяна Михайловна. За столом прислуживали расторопные слуги в синих казакинах. Нашим комедиантам еще ни разу никто не прислуживал, и это их очень стесняло и отбивало аппетит.
Угощение было и обильно, и довольно изысканно для невзыскательных комедиантских желудков. В достаточном количестве стояли бутыли с сладким вином и графины со знаменитой «майковской» брагой, славившейся на всю округу.
Перед каждым прибором красовался целый ряд разнокалиберных, разноцветных стаканчиков, с которыми ребята положительно не знали, что делать. Если бы не вездесущие слуги, прямо хоть пропадай.
Иван Степанович открыл «славную ассамблею», как он выразился, предложив по началу выпить «по покалу заморского вина за новорожденную российскую Мельпомену».
Далеко не все поняли, за что они пьют, но выпили аккуратно.
Таня поспешно вставала, любезно подливала гостям вина, накладывала на тарелки кушанья, мило журила за церемонность. Мадам одобрительно кивала головой и очаровательно улыбалась всем и каждому.
Иван Степанович постучал ножом по тарелке, приказал слугам вновь наполнить «покалы дорогих гостей до краев» и поднялся, собираясь держать речь к «милостивым государям».
Многие приняли это за знак выходить из-за стола и неохотно начали подниматься. Федор незаметно моргал им глазами, чтобы сидели смирно. Любезный хозяин, разумеется, не заметил легкого замешательства среди гостей и, прокашлявшись, начал:
— Милостивые государи мои!.. И милостивые государыни! — спохватился он, кивнул головой каждой из особ женского пола. — Несказанное дело свершилось, государыни и государи мои милостивые. — Он медленно обвел глазами присутствующих и высоко поднял бокал, видимо, подыскивал слова. — В темных дебрях российских, в бурлачьей волжской стороне, вдали от просвещенных чертогов столичных дивное диво свершилось: родилась она, Муза, дева сиречь, Мельпомена российская, родилась в вонючем кожевенном сарае. Честь и слава ей, не погнушавшейся вертепа сего, как выразился наш добрый воевода. Честь и слава вам, добрым молодцам, принявшим деву оную от купели словесности… Да, от купели… — перевел дух Иван Степанович.
В это время мадам Любесталь по-французски тихонько спросила Таню:
— Я плохо поняла, кого твой дядюшка собирается крестить. Объясни, дитя мое…
— Мадам! Какая ужасная неосведомленность! Язычники совсем не имеют привычки крестить своих новорожденных, — по-французски же ответила Таня, еле удерживаясь от хохота.
Тем временем Иван Степанович поймал ускользнувшую было мысль и продолжал:
— Что бы ни воспоследовало из сего, да не кичится высокомерная столица просвещенностью своею и да не оспаривает у кожевенного сарая пальмы первенства. Мы ей завсегда уста сомкнуть сумеем непреложностью события совершившегося. Российской деве Мельпомене — виват, друзья!