Федор Волков
Шрифт:
Первыми словами Сумарокова, когда он и Федор явились в среду к Олсуфьевой, были:
— Что у вас имеется в виду, дорогая?
— Угостить вас хорошим обедом.
— А по части театральной?
— По части театральной? Приберите к своим рукам Головкинский дом [67] .
— Но там же крысиное царство! — ужаснулся Сумароков.
— Разрушьте его и создайте новое. Вы же военный бригадир, и если бы не сделались предводителем комедиантской банды, могли бы стать генерал-фельдмаршалом, военачальником и завоевателем. Александр
67
На месте нынешней Академии Художеств.
За обедом выяснились некоторые подробности. Оказывается, Елена Павловна уже заручилась содействием Шувалова, переговорила с кабинет-секретарем ее величества, бароном Черкасовым, обещавшим немедленно исхлопотать средства на перестройку. А главное, великая княгиня очень одобрила эту мысль.
— За эту дамочку выгодно держаться. Я вам советую, новый Александр, — добавила Олсуфьева.
Головкинским домом называлось поместительное двухэтажное здание, выстроенное еще при Петре I князем Долгоруким. При доме было много флигелей и различных пристроек по обычаю того времени. Хорошенький садик с беседками и разными затеями. Сейчас все это находилось в сильно запущенном состоянии, обветшало и разрушалось.
Благодаря энергии и талантам бригадира, крысы в короткое время были вытравлены все до единой. Началась переделка дворца под театр и, в первую очередь, устройство квартир для комедиантов.
Ядовитый Тредьяковский, бывший свидетелем успехов своего друга в этой войне, наградил Сумарокова титулом «Победителя при Раттхаузе» [68] .
Помещения для комедиантов делились на мужскую и женскую половины. Шумский посмеялся:
— Ну вот и готова женская половина для наших «невинностей». Дмитревский, Попов и Гринька Волков отныне переводятся на дамское положение.
68
Раттхауз — «Крысиный дом» (немец).
Однако, когда были распределены комнаты, «невинности» оказались все на мужской половине, а Сумароков привел с собою двух пригожих бабочек и отрекомендовал их своим питомцам.
— Вот, друзья, любите и жалуйте. Сие — первые российские актрисы. Вот эта — Михайлова Авдотья, а эта — Зорина Елизавета. Обе упражнялись по танцовальной части, а ныне решили послужить искусству комедийному.
Первые российские актрисы были водворены на женскую половину под присмотр специально приставленной к ним от дворцовой конторы «мадамы».
Начало было положено.
Однако двух актрис, представлявших собой пока неизвестно что, было мало. Сумароков настоял, чтобы Федор Волков вызвал из Ярославля двух испытанных комедианток — сестер Ананьиных. Федор написал им письмо с приглашением пожаловать в Санкт-Петербург.
В этом деле воспользовались услугами уже известного нам подпоручика сенатской роты Дашкова, часто навещавшего Ярославль по служебным делам. Дашков не замедлил
Бойкая Машенька Ананьина, осмотрев строящийся театр, с сомнением покачала головой и сказала:
— А еще столица! Да наш ярославский театр не в пример лучше этого.
Сумароков обиделся за свое детище.
— Но этот еще не отделан. Подождите; когда все будет готово, пальчики оближете.
— Пальчики облизать нечистоплотно, — ответила Машенька, — в Ярославле у нас есть поговорка: «не хвались, идучи на рать»…
Сумарокову очень понравилась бойкая комедиантка.
— Из этой бабочки будет толк, — заявил он. — Вот, рекомендую вашему вниманию, — добавил он, обращаясь к подошедшей Олсуфьевой. — Будущая наша знаменитость, головой ручаюсь!
Ананьина внимательно посмотрела на Елену Павловну и сказала, протягивая руку:
— Здравствуйте. Да вы не сестра ли нашей Татьяне Михайловне? У ней, слышно, сестра какая-то есть.
— Нет, я не сестра Татьяны Михайловны. Но я о ней много слышала и считаю себя ее незнакомым другом.
— Незнакомый друг? Это, должно, по-питерски. У нас друзья бывают только очень знакомые. А схожи вы с ней. Совсем на одну колодку. Вы тоже наша сестра-комендиантка?
Олсуфьева рассмеялась.
— Нет, я еще не комедиантка, а пока только почитательница комедиантов.
— А-а!.. — протянула Манечка. — Я слышала, бывают такие…
Новые знакомые очень не понравились друг другу.
Сумароков не любил останавливаться на полпути. По приезде Ананьиных он стал осаждать Волкова просьбами о необходимости разыскать хваленую Татьяну Михайловну.
— Тогда мы сможем начать наше дело, не боясь за успех, — говорил он.
Федора Григорьевича глубоко волновало всякое напоминание о майковской племяннице. Он уже примирился со своей тихой грустью о потерянном и боялся возврата того состояния, близкого к невменяемости, которое он с такими усилиями переборол в себе там, в Ярославле.
Волков не мог себе даже мысленно представить встречи с Таней. До этого момента его мысли и рассуждения протекали связно и легко. Дальше — начинался полнейший сумбур, повергавший его в состояние, близкое к отчаянию.
Он вынужден был дать Сумарокову те скудные сведения о Мусиной-Пушкиной, которыми располагал сам. Не без мучительной внутренней борьбы и долгого раздумья решил про себя, в случае успеха розысков Сумарокова, не дожидаясь приезда Тани, бросить все и уехать к себе в Ярославль. Навсегда.
Федор не мог не сознавать всей смехотворности этой мучительной борьбы с самим собою, но вера в возможность счастья была глубоко в нем поколеблена, а любовь его представлялась ему такой громадной, всеобъемлющей и неповторимой…
В глубине души он надеялся на какое-то чудо, когда все само собою, по какой-то счастливой случайности, устроится к их взаимному благополучию. Но поразмыслив, начинал смеяться над этой надеждой, как над пустым мечтанием.
Федора давила громадность его любви. Пугала серьезность потрясений, произведенных в душе его подруги разлукой и выпавшими на их долю несчастиями. В чувстве Тани к нему он никогда не сомневался, но считал его болезненно преувеличенным, служащим непреодолимым препятствием к их взаимному сближению.