Федоскины каникулы
Шрифт:
Пыжик припал на передние лапы, нетерпеливо пошевелил длинным полосатым хвостом и вопреки элементарным правилам игры бросился силой отбирать мяч.
В ответ енот цапнул кота зубами за хвост.
Строгий судья предупредил:
— Тот, кто еще хоть раз применит силовые приемы, будет немедленно удален с поля. Это вам не хоккей.
Но то ли правило оказалось слишком сложным, то ли игроки просто-напросто вошли в раж, только Федос не успел оглянуться, как увидел Пыжика сидящим верхом на Дутике. Кот трепал противника зубами за холку и одновременно когтями задних
Пришлось вывести безобразника из игры.
Но он, пренебрегая указаниями судьи, рвался обратно.
За такие вещи по головке не гладят. И Федос посадил Пыжика в стоявший у печи чугун. В тот самый, в котором тетя Настя варила картошку для свиней. Сверху он прикрыл чугун фанеркой, на фанерку поставил большую деревянную солонку.
— На три минуты выведен из игры, — объяснил судья наказанному игроку и засек время по ходикам, висевшим на стене.
Нельзя сказать, что такой оборот дела обрадовал енота. Он уселся посреди комнаты и, тревожно озираясь, заскулил.
— Ничего не могу сделать. Пыжик грубо нарушил правила. Проси не проси — три минуты отсидит.
Кот, как почти все провинившиеся, не был согласен с судьей и истошно вопил, а енот никак не мог понять, откуда эти вопли доносятся.
Кот, словно чувствуя, что его жалеют, разошелся еще больше.
Но судья по-прежнему был неумолим.
— Вот, вот, поплачь. В другой раз не будешь вести себя так. Матч — это матч. Это тебе не мышей ловить.
В ответ на эту нотацию из чугуна послышалось злобное ворчание.
— И не угрожай. Отсидишь — выпущу. Минута осталась.
Чугун начал ходить ходуном, а потом даже закачался.
— Напрасно. Ничего не получится.
Теперь Дутик, кажется, догадался, откуда исходят вопли кота. Он подбежал к чугуну и вспрыгнул на край фанерки. И в тот же миг грохнулся на пол вместе с фанеркой и солонкой, из которой посыпалась соль. А из чугуна ракетой вылетел ошалелый кот.
Первым делом он прыгнул прямо на голову своему мучителю. Федос еле успел прикрыть ладонями глаза. Но Пыжик расценил это движение по-своему. Ему, наверно, показалось, что эти руки хотят поймать его, чтобы снова посадить в ужасный чугун. И он с перепугу прошелся когтями по голове и по рукам судьи.
— Ай-я-яй! — закричал Федос.
Кот же с силой мяча, посланного одиннадцатиметровым штрафным ударом, полетел вниз и угодил в один из кувшинов, который совсем еще недавно служил штангой ворот. Стук и звон черепков подняли в душе Пыжика целую бурю. Не помня себя, он бросился на марлевую шторку у печи. Она затрещала. Кот брякнулся об пол, а потом шуганул в закрытое окно. Дзенькнуло и посыпалось стекло. В кухне стало тихо.
В эту минуту хлопнула дверь, и вошла тетя Настя.
Лесная кондитерская
Федоса никто не отчитывал. Тетя Настя молча убрала следы баталии: осколки стекла, глиняные черепки,
— Кота за такие проделки вообще исключить из команды надо бы, а, судья?
Но у Федоса было тяжко на душе. Он чувствовал себя виноватым. Ему хотелось куда-нибудь уйти.
И поэтому, когда дядя Петрусь снова собрался в лес, он умоляюще заглянул в дядины глаза:
— Возьмите меня, пожалуйста, с собой!
— Что ж, ты у нас человек заслуженный, — сказал дядя Петрусь. — И если тетя Настя не возражает, то я согласен.
Тетя Настя кивнула головой:
— Как же его в лес не пустишь? Он ведь лес спасал… Да и скучно ему.
Посмотрел Федос, а лицо у тети не сердитое, доброе, будто ничего и не случилось.
Дядя Петрусь отправился в кладовку и вернулся оттуда с тремя вещами: зеленым эмалированным бидончиком, сумкой и двустволкой. Двустволка была старая, потертая. И все же холодный металлический блеск ее просто-напросто загипнотизировал Федоса.
А дядя Петрусь положил в карман три желтых латунных патрона с красными глазками капсюлей на шляпках.
Федос даже подпрыгнул в предчувствии чего-то такого удивительного и замечательного, чего не видывал ни разу в жизни.
Они шли по обычной тропинке в самый обыкновенный лес. Но Федосу казалось, что идут они по сказочной дороге в волшебный мир, куда пускают далеко не всех. Еще бы! Ведь на плече, на широком ремне висело у дяди Петруся не что-нибудь, а настоящее охотничье ружье!
Погода выдалась на славу. Небо бледно-голубое, августовское. Ни облачка. На граве и на цветах — куда ни глянь — сотни и тысячи маленьких радуг. И казалось Федосу: нет, это не капельки воды сверкают и переливаются золотистыми и розовыми огоньками, а лучи солнца рассыпались на множество лучиков.
Лес после дождя словно помолодел, обновился. Деревья и кустарники вымыты до блеска. Травка, совсем еще недавно поникшая от жары и суши, снова выпрямилась. На дороге и в низких местах — чистые и прозрачные лужицы.
— Куда идем, дядя Петрусь? — подпрыгивая на ходу, спросил Федос.
— В кондитерскую, — ответил дядя Петрусь, загадочно улыбаясь.
— Куда?
— В кондитерскую, — повторил дядя Петрусь, и Федос понял, что пока больше ничего он не объяснит.
Федос обиделся, умолк.
Но долго дуться ему не пришлось. Не прошло и четверти часа, как подошли они к неглубокой ложбинке и дядя Петрусь сказал:
— Кондитерская открыта.
Федос хотел было рассмеяться, но, поглядев туда, куда показал дядя, воскликнул:
— Так это же малинник! А малины сколько! О-го-го!
— Вот я и говорю: кондитерская открыта. Заходи, пожалуйста, любой и каждый!
— Ясно, понятно, очень приятно! — скороговоркой выпалил Федос школьную поговорку, которую часто произносили и его одноклассники, и он сам, и прямо по росистой траве, сквозь мокрые кусты, позабыв все на свете, ринулся вперед. — Спелая малина! Сладкая! — приговаривал он, засовывая в рот целые пригоршни душистой и сочной ягоды. — Почему же ее никто не собирает?