Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
– Почему нет? – терпеливо спросила она, словно обращаясь к ребенку, отказывающемуся сменить рубашку. Губы Пеппо дрогнули.
– Почему? Изволь, я объясню. Потому что один человек всего лишь угостил меня на ярмарке выпивкой. Он мертв. Другой человек предупредил об опасности. Он… Она заперта в монастыре. Еще один взял меня в попутчики. Теперь он ходит прямо по углям и не знает, что будет завтра. А теперь одна девица хочет по доброте душевной устроить мне встречу с ним прямо у своего родного очага. Я уже не говорю об Алонсо, который, похоже, всерьез убежден, что восьми лет на свете ему вполне достаточно. Продолжать?
Саркастичный вопрос повис в воздухе,
– Сядь! – велела она. – Пошумел – передохни, теперь говорить буду я. Я все понимаю, Пеппо, дурой-то меня не ряди. Только все те, о ком ты мне толкуешь, когда в воду лезли, брода не знали. А теперь все нужно сделать иначе. Так, чтоб даже если кто следить задумает или сплетничать, увидел бы лишь то, что надо. А на Алонсо не серчай. Он не с окаянства обо всем мне рассказал, это я ему голову заморочила.
Пеппо в сердцах ударил ладонью по прилавку:
– На Алонсо я не сержусь. Здесь моя вина, сам язык распустил. Но Росанна, не могу я так! Я зачумленный! Сам над пропастью хожу – не вправе я и тебя на этот канат громоздить!
– Если ты чего и не вправе – так это за меня моей жизнью распоряжаться! – рявкнула Росанна, теряя терпение. – Я сама тебе помощь предлагаю – мне и отвечать!
Пеппо уже снова набрал воздуха для очередного витка спора, но Росанна сжала его запястье:
– Погоди. Просто послушай. Все будет тихо и мирно, поверь. Если где вам встретиться и можно, так только здесь. Место людное, шумное, даже самые завзятые мастера-пустобрехи в жизни не углядят, кто вошел, а кто вышел. А письмо снести могу только я. И кому передать, соображу. Выберу из прислуги тетушку поприветливей, разжалоблю как следует. А полковник этот сроду не догадается, что ты набрался нахальства прямо в замок их барский гонца подослать. Ну, чего снова глазами сверкаешь? – Голос девушки зазвучал примирительно. – Ей-богу, кабы ты упрямством торговать приспособился, к тебе б уже сама герцогиня за милостыней посылала.
Пеппо тяжело вздохнул. Предлагаемый Росанной план был немыслим, недопустим и неприемлем. Но черт… Он был хорош…
Глава 5
Грехи отцов
Слепящее полуденное солнце рвалось в маленькое квадратное окно, затянутое бычьим пузырем.
Полковник Орсо осторожно опустился на низкий ларь, жалобно скрипнувший под его тяжестью. В этом жилище ветхостью дышало все, включая хозяйку, тщедушную и согбенную старушонку с неожиданно крепкими жилистыми руками.
Она поворошила в очаге почти прогоревшие угли, неспешно отложила кочергу и воззрилась на визитера с опасливым выжиданием.
– Да, господин, – проговорила хозяйка глубоким глуховатым голосом, – я помню Жермано Ремиджи и его жену. И сына их помню. Хотя не скажу, что мне по душе ковырять старые могилы. Жермано всегда был чудаком и мечтателем. Не будь он вдобавок лучшим лодочником на пятьдесят миль окрест, его вовсе считали бы того… с приветом. Но уж такой он был, сынок старого Ремиджи… Потому все так удивились, когда он женился на этой вдовице. Сроду ходоком не был, чуть что – краснел, аки девка на выданье, а вот же ж, какую бабенку уболтал.
Орсо изумленно поднял брови:
– Рика Ремиджи была вдовой?
– А как же, – покачала головой старуха. – Там история была заковыристая. Красивая даже, ровно как в сказках тех, что лицедеи бродячие разыгрывают. Папаша Жермано, старый Ремиджи, мужик был оборотистый, умел монетку заколотить. Так окромя того, что он чужие лодки починял,
И все ездил к нему господин из богатых горожан. Имени не упомню, а только приветливый такой. Очень он эту забаву любил, в одно лето раз шесть приезжал с семьей. Жермано тогда годков одиннадцать было. С отцом работал, сызмальства рукастый был паренек. Он все дочку того синьора развлекал. Играл с ней, рыбок показывал, на берег из лодки выносил. И она к нему тоже со всей душой. А раз он возьми да и брякни: вот вырасту – и женюсь на ней. Крохе было тогда четыре али пять, этакая улыбчивая кукла в оборочках, ни дать ни взять невеста. Все, конечно, похихикали да забыли.
Повитуха вдруг сложила на груди заскорузлые руки, и смуглое морщинистое лицо озарилось изнутри выражением тихого и ласкового покоя:
– И вот, синьор, сами поглядите. Услышал Господь Жермано нашего, призрел на теплое сердце. Пронеслись годы – и приехал наш мечтатель из города с молодой женой. Помню, как Жермано привез ее опосля венчания. Вся деревня сбежалась поглазеть на евойную женушку. Всё дурачком считали – а поди ж ты. По всему видать было – не простых кровей молодуху взял. Июль, а у ней лицо солнцем не тронуто, и одета хоть скромно, а с фасоном. Да только она эдакая была… тихая, точно удивленная. Не плакала вовсе, хоть и в траур обряжена. И младенец на руках. Слово за слово – и узнали мы, что это она и есть, зазнобушка Жермано детская. Вот оно как вышло. Сказал «женюсь» – и женился всем зубоскалам наперекор. Только была-то резвушка в ленточках, а стала вдова в черном покрывале. Да невелика диковина. Вдов-то кругом… Недолго народ судачил, скоро все привыкли. Любил ее Жермано. Ох, любил… И сынка ее как родного воспитывал. Малыш, поди, и узнать-то не успел, что отец у него приемный.
Орсо задумчиво нахмурился:
– А известно вам что-то о прежнем муже Рики?
Старушка вздохнула, потеребила передник и воззрилась на офицера с хмурым укором:
– Не мое это дело, синьор, да и Рика не особо была охоча о прошлом своем балаболить.
Но Орсо встал и шагнул к повитухе, нависая над ней с высоты своего немалого роста.
– Вот что, добрая душа, – понизил он голос, – я знаю, что о Ремиджи, а тем паче об их гибели в вашей деревне вспоминать не любят. Только страшная смерть этой несчастной семьи не была ни случайностью, ни ошибкой. – Полковник медленно сунул руку в карман и вынул горсть серебра. – А посему слушайте внимательно. – Он положил на стол одну монету. – Я должен все узнать о чете Ремиджи. Факты, сплетни, байки. Все, что вам известно, не важно, верите вы в это или нет. – Орсо положил вторую монету. – Не бойтесь, навредить им ваш рассказ уже не может. – Третий кружочек серебра лег на шершавую столешницу. – Зато ваше молчание может сильно навредить вам… – Четвертая монета зависла над столом. – Подумайте.
Повитуха сглотнула, в тусклых старческих глазах отразилась борьба. Нет, ей незачем было хранить чужие тайны. Разве что повиноваться чужой напористости эта седая женщина была не приучена. Но вслух она лишь устало вздохнула:
– Не надо угрожать мне, расскажу. Только всего-то я и могу, что пересказать вам слухи.
Старуха опустилась к столу, глядя на серебро с созерцательным любопытством человека, который знает, что не получит его. Но все одно приятно посмотреть, как играет в скупом свете блеск чеканных профилей.