Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
Филомена покачала головой, взяла девицу за локоть и отвела к ограждению канала.
– Вояки… – проворчала она. – Эх, милая, нашла ты по кому всхлипывать! Руки-то не ломай, все с твоим ухажером в порядке. Кабы еще ветер в голове кто унял… У нас тут кой-чего приключилось, видно, командир его не отпускает. Но ты не горюй. Если чего передать надо – ты скажи, я ему ум-то на место вправлю.
Девушка отерла уголки глаз:
– Спасибо вам, донна. Только вы о нем дурно не думайте. Он честный парень, правда!
Морщины на лбу Филомены
– Да я-то дурного и не думаю, детка, – проговорила кухарка неожиданно теплым тоном, в котором звучала печаль. – Свой-то был, единственный. Восемнадцати лет не сровнялось, как на войне сгинул. Спасибо герцогине, благодетельнице, тело разыскать помогла да погребение оплатила, все как у людей. Хоть есть куда пойти, сердце выплакать. А жених твой у нас промеж всех молодой самый. Больно мне за него. С головой парнишка, а туда ж нелегкая понесла, в военные.
Девушка вдруг умолкла, побледнела, а глаза снова налились слезами, на сей раз вышедшими из берегов и обильно потекшими по гладким щекам.
– Все в руце Божьей… – прошептала она. – Донна, прошу вас, письмецо передайте.
Она разжала влажный кулак и подала кухарке смятый клочок бумаги, запечатанный воском дешевой свечи. Филомена уложила записку в карман и кивнула:
– Передам, милая. Не плачь. Зря я тебя тут застращала, каждому своя судьба. Вон, Клименте – мой ровесник, поди, а жив-здоров, хоть с молодых лет в солдатах. Ступай. Все передам честь по чести, не тревожься.
Девица еще сумбурно и сбивчиво благодарила, а Филомена уже зашагала дальше с видом глубоко занятой особы, которой вовсе не до пустопорожних трелей. В горле вставал тошнотный ком, грозящий вновь выплеснуть задремавшее было горе, а плакать на людях кухарка не позволяла себе ни при каких обстоятельствах.
До вечернего построения было полно времени, и Годелот знал, что перед караулом нужно несколько часов поспать. Но голова, казалось, шла мелкими трещинами от переполнявших ее мыслей. Вдобавок подступало граничащее с ужасом смятение, затоптавшееся где-то в дебрях последних часов.
Всего-то в полдень он сменился с поста и за это время успел проникнуть в кабинет личного герцогского врача (за что свободно можно было огрести порку до полусмерти), пригрозить ему расправой (и тут о возможной экзекуции проще было вовсе не думать), а также получить ворох сведений, обрушившихся на него, как ледяная вода из вдруг лопнувшего бочонка.
Спустившись на первый этаж и нырнув в спасительную полутьму помещений для гарнизона и прислуги, шотландец стремительно шел к своей каморке, как вдруг услышал строгий оклик:
– Эй, служивый! Поди-ка сюда, разговор есть!
С трудом продравшись сквозь хаос своих размышлений, Годелот обернулся: в конце коридора у малой кладовой высилась дородная фигура кухарки.
– Донна Филомена? – Шотландец с легким недоумением шагнул
А кухарка подошла вплотную и остановилась в неярком кругу висящего на стене фонаря:
– А ну, поди сюда, – сурово повторила она, хотя в том уже не было нужды. – Ты чего себе удумал, а?
Годелот ощутил, как камиза разом взмокла и прилипла к спине. Откуда Филомена… именно Филомена… уже знает о его эскападе?
А женщина подбоченилась:
– Ну, хорошо, все понять можно. Командир у вас, прямо скажем, не сахар, господи прости. Но если он-то, ирод глазастый, спуску не дает – так что ж? Скороход-то герцогский помер, что ли? Али трудно невесте пару строк черкнуть да мальчишке мелкую монету сунуть? Он враз бы сбегал да весточку снес. Так нет же, сидим, с Карлом девок обсуждаем, покуда бедняжка глаз не осушает!
Годелот моргнул. Потом снова. Но ничего не изменилось: Филомена все так же стояла напротив, сверля его осуждающим взглядом и явно ожидая объяснений. Шотландец откашлялся, лихорадочно соображая, какой ответ сойдет за правильный, а кухарка вдруг выпростала из складок фартука клочок бумаги и сунула ему в руку:
– Вот! Постыдился бы! Сама пришла с письмом, бледная, что твой фарфоровый кувшин! А ты глазами на меня не хлопай! Ступай да придумывай, как виниться будешь! Гляди, служивый, девица-то собой справная, до такого товара мигом другой купец сыщется! Ишь!
И с этим уничтожительным возгласом кухарка зашагала прочь, не опускаясь до выслушивания оправданий и оставив совершенно озадаченного Годелота стоять под фонарем.
Секунды две или три шотландец смотрел Филомене вслед, а затем оглядел порядком измятую записку и нахмурился.
Мак-Рорки, и отец, и сын, пользовались успехом у прекрасного пола, но невесты у Годелота никогда не бывало. Вероятно, кухарка попросту ошиблась и письмо адресовано кому-то другому, тем более что никаких имен на нем не значится… Но выяснить это можно лишь одним способом. Заинтригованный шотландец, недолго думая, сорвал печать и развернул послание.
Трудно сказать, чего он ожидал от этой невзрачной бумажки, но отчего-то все равно ощутил холодок разочарования. Письмо явно предназначалось не ему. Оно было написано незнакомым кокетливым почерком, настолько явно девичьим, что не хватало лишь виньетки из незабудок в уголке. Под стать было и содержание. Письмо заключало лишь одну фразу: «Там же, где расстались, в тот же день, в то же время. П.».
Годелот дорого бы дал за то, чтоб это «П» означало имя его друга, но следовало признать: кто-то из его молодых соратников ждал весточки от некой Паулы или Патрисии, а Филомена по непонятной ассоциации передала записку ему, одинокому олуху.