Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли
Шрифт:
День 27 сентября 1794 года в Петербургском сухопутном шляхетском кадетском корпусе выдался необычным. Занятия были отменены. Воспитанникам приказали привести себя в надлежащий вид. Сторожам, дворникам, истопникам и прочему рабочему люду — готовить хозяйство корпуса к смотру. Холопы, спавшие вместе с любимыми собаками барчуков на полу у кроватей и изгнанные вместе с ними специальным распоряжением императрицы, «дабы впредь нечистоты и блох истребить», вновь получили доступ к своим господам. Работа же им предстояла немалая. Нужно было тщательно почистить и привести в порядок кафтаны и камзолы, штаны и штиблеты, галстуки и перчатки, а также епанчи. Следовало пришить недостающие пуговицы, почистить их огромное количество, а также довести до блеска гербы, бляхи и позументы. Требовалось вымыть голову барину, завить и напудрить его волосы,
115
Фузея — разновидность ручного огнестрельного оружия.
Крепостные работали с утра. Немалые хлопоты выпали и на долю уборщиков. Вместе с кадетами-мещанами они натирали до блеска полы, мыли окна, вытирали пыль и грязь с многочисленных скульптур и бюстов; приводили в порядок «говорящие стены», чистили и прибирали строевой плац и луг, не забывая при этом и о столовой. Вечером надзиратели, убедившись еще раз в полном порядке внешнего облика подчиненных, объявили на вечерней «повестке» о вступлении в должность директора корпуса генерал-поручика Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Тут же были сообщены его краткие биографические данные, которые теперь надлежало помнить кадетам так же, как биографию императрицы, наследника престола Павла, близких им вельмож, а также надзирателя возраста, которого они слушали теперь с раскрытыми от изумления ртами. Впрочем, многие из кадет уже пытались «познакомиться» с новым директором, проникая под различными предлогами в главное здание корпуса, откуда нещадно выдворялись дежурным офицером. Удрученные таким поворотом дел юноши «гужом валили» к непререкаемому авторитету — кадету старшего возраста, всезнающему Карлуше Толю. Невысокого роста, светловолосый, с живыми выразительными глазами юноша с завидной увлеченностью рассказывал о боевых делах и столь опасных ранениях нового начальника. Наговорившись, умиротворенные отроки отходили ко сну.
Второй день пребывания Кутузова в корпусе начался для его персонала необычно. К удивлению спящих дежурных аббатов и унтер-офицеров, директор корпуса сам шел по камерам, сопровождая барабанщика, производившего подъем. Кадеты, глянув на вошедших, начинали нещадно трясти спящих товарищей. Подъем шел хаотично. Впрочем, ничего другого ожидать было и нельзя: дежурные спали сами. Бросалось в глаза и отсутствие должного порядка в камерах, несмотря на проведенную накануне уборку: фамилии унтер-офицеров на красных досках, висевших в каждой камере, написаны не были. Не были заполнены и черные доски с указанием фамилий кадет, оставленных по лености на второй год в классе. Прикроватные бирки с именами кадет были перепутаны. Обмундирование в беспорядке разбросано, и потому полусонные дети и подростки, одеваясь в спешке, натягивали на себя не то, что надо.
Не обошлось и без казусов. По установленному порядку обувь воспитанников собирали на ночь в специальное помещение, где ее чистили, сушили и к подъему выставляли у дверей камер. Однако нерадивые денщики расставили обувь кое-как. Нельзя было без улыбки смотреть на то, как некоторые из юнцов, усердно поющих молитву в строю, одеты были в спешке в сапоги «на одну ногу».
Новый директор, спокойно взирая на происходящее, в отличие от других проверяющих, не кричал, не ругался, не делал замечаний. Генерал понимал — порядок надо наводить «сверху».
Особенно долго Михаил Илларионович задержался в камерах младших групп, несмотря на то что порядка здесь было больше. Женщины-попечительницы, в отличие от своих коллег — надзирателей-мужчин, в исполнении своих обязанностей были более прилежны. Глядя на поднимающихся малышей, Кутузов, вероятно, с тоской вспоминал своего единственного сына, ушедшего из жизни во младенчестве. Смерть Николеньки осталась на всю жизнь незаживающей раной. Будучи послом в Константинополе, Кутузов старался не замечать насмешливых взглядов мусульман, пренебрежительно относящихся к «бездетным» мужчинам (дочерей
Утром того же дня кадеты вновь встретились с новым шефом, на сей раз в столовой. Перед директором корпуса в нечетком строю, но с барабанным боем проследовали все пять возрастов, построенных по камерам. При этом нельзя было не заметить, что некоторые из барабанщиков, едва доведя строй до столовой, опрометью мчались для сопровождения очередной группы, что говорило или о неподготовленности барабанщиков в этих камерах, или о плачевном состоянии их барабанов.
Впрочем, это же говорило и о другом — о взаимовыручке, черте, свойственной русскому характеру, так хорошо знакомой Кутузову, участнику многих баталий.
Картина, увиденная в столовой, вновь напомнила Михаилу Илларионовичу его юношеские годы. За некоторыми столами один из кадет — «установщик» — тщательно делил по порциям хлеб, сахар, масло и кашу. За другими, где этот «процесс» был уже завершен, кадеты приступали к долгожданной трапезе. Они усердно уплетали пищу под монотонные голоса своих коллег, с большой неохотой поочередно отрывавшихся от еды и читавших выдержки из молитв и артикулов. Здесь же, в проходах, у столбов, стояли наказанные «отлучением от горячей пищи». Скучным взором наблюдали они за ходом завтрака своих товарищей. Некоторые сидели за столом, поставленным специально на видном месте, и, стараясь не смотреть по сторонам, довольствовались хлебом, размоченным в воде.
Унтер-офицеры теперь с рвением следили за порядком в столовой и чистотой. Приняв доклад от дежурного, Кутузов несколько раз прошелся по залу и, к удивлению кадет, сел за один из столов позавтракать вместе с ними. Сытная еда и порядок в столовой оставили хорошее впечатление. Михаил Илларионович понимал, что от того, как кормят вверенных теперь ему юношей, будет зависеть очень многое.
Смотр был назначен на десять часов. К указанному времени на кадетском плацу все было готово. Ровно в десять пунктуальный Ридингер (предварительно сверивший свои часы с часами начальника) подал команду «смирно». Оркестранты, в отличие от войсковых, довольно прилично сыграли «Встречный марш». Генерал Кутузов, выйдя на середину, громко поздоровался с кадетами, услышав в ответ еще недружный хор звонких мальчишеских голосов. На плацу в развернутом строю стояли все пять возрастных колонн. На правом фланге каждой из них — знаменщики с ассистентами. Среди знамен эффектным оформлением отличалось знамя старшего возраста, которое возвышалось над остальными.
В колоннах по ранжиру, в кафтанах и камзолах стояли воспитанники. На головах гренадер красовались шапки с огромными бляхами, в руках — ружья. У фузелеров — шляпы, обшитые золотым позументом, на поясах — шпаги.
В строю внешне выделялись четвертый и пятый возрасты, рост и более развитое телосложение кадет которых подчеркивалось серебряными и золотыми позументами на кафтанах. Однако, несмотря на разницу в возрасте (до пятнадцати лет), в массе кадет явно улавливалось нечто общее. Оно выражалось не столько общим покроем одежды, сколько единообразием заплетенных и уложенных в косу волос с одинаковыми черными муаровыми бантами. Изрядно напудренные, они теряли при этом свой естественный цвет, приобретая однообразный серый. То же самое можно было бы сказать и о напомаженных и напудренных лицах. Создавалось впечатление, что в строю стоят только что изготовленные по единому образцу куклы, отличающиеся одна от другой лишь размерами. Ридингер и его окружение были в восторге, которого явно не разделял новый директор. Михаил Илларионович хотя и помнил изречение Суворова: «Пудра — не порох, коса — не тесак…» — не мог открыто высказать свое неудовольствие. Тем не менее своим явно подчеркнутым безразличием к буклям и пудре дал твердо понять, что впредь увлекаться этим не следует.
Подойдя к каждой из колонн и поздоровавшись с представившимися ему офицерами, директор отправил в расположение учебных классов воспитанников первых двух возрастов. Осматривая каждую из оставшихся шеренг, он с удивлением отметил, что, в отличие от утреннего построения, у большинства кадет были новые, довольно приличные сапоги. Выяснилось, что сапоги эти выданы по личному распоряжению императрицы для посещения Зимнего, куда частенько приглашались воспитанники корпуса «для обучения, как к начальству подходить и ему комплименты делать». Этим же объяснялась и необычная форма их — без каблуков, «дабы паркет при посещении дворца не портить».