Фельетоны и очерки
Шрифт:
И в мрачном хаосе разбушевавшейся черной (чернильной) стихии было никак не возможно понять, кто и куда должен плыть и кому нужно доставлять продукты.
Между тем на 7-й или 8-й день отчаявшиеся островитяне, вспомнив обычаи своей родины, решили созвать общеостровное собрание.
На этом собрании, давшем стопроцентную явку, после выбора президиума секретарь, усевшись на сыпучий песок и примостив протокол на древний, источенный водами и ветрами камень, записал о том, что: заслушав доклад, общее собрание постановило считать свое положение явно неудовлетворительным.
Но
Тем более, что прибывший представитель от звероводов пришел с доброй вестью. Он сообщил, что маленькая радиостанция заработала.
Тут же составили радиограмму, причем большинством голосов отвергнули те поправки по адресу Дальгосрыбтреста, кои были слишком тяжелы для эфира и нарушали требования общепринятой морали и цензуры.
Эта радиограмма была перехвачена большинством береговых радиостанций материка и как аварийная срочно доставлена Дальгосрыбтресту. В Дальгосрыбтресте удивились. Какие продукты и что за люди?
Но, порывшись в архивах документов, признали, что действительно эти 300 человек значатся под именем рыболовной базы на острове таком-то, за номером таким-то.
Тогда, установив долготу и широту этого острова, который, к величайшему изумлению Дальгосрыбтреста, оказался совсем под боком, после долгих и тщательных препирательств на тему о том, кто виноват в этом деле, Дальгосрыбтрест снарядил экспедицию с продуктами, каковая и прибыла наконец к этим изголодавшимся, измотанным и справедливо обозленным людям.
Газета «Тихоокеанская звезда» (Хабаровск),
28 апреля 1932 года
Бригадир товарищ Волков
Вскинув на плечо увесистый молот, выпятив колесом похожую на паровой котел грудь, шагает по дороге здоровый дядя.
Куда он, собственно, шагает, это никому, в том числе и художнику, не известно.
Если он идет на завод, то непонятно, почему, вместо того чтобы получить молот в инструментальной, человек тащит его из дому. Если же он идет с работы домой, то непонятно, как пропустили его через проходную будку, так как всем известно, что уносить казенные инструменты строго воспрещается.
Под этой картиной подпись, из которой мы узнаем, что это ударник.
Но тот человек, о котором эти строки, не был похож ни на одного из таких шагающих в неизвестном направлении железобетонных манекенов.
Голова его неожиданно высунулась откуда-то снизу, из пролета меж досок и балок, опутавших постройку электростанции.
Он поднялся на локтях и, уверенно ступая по зыбкой узенькой пастике, подошел к арматурщикам.
— Слушайте, — добродушно сказал он скороговоркой, — вы что-то слишком долго копаетесь. Слушайте, вам пора бы уже кончать…
Бригадир заглянул внутрь квадратной колонки, из которой торчали рыжие холодные прутья изогнутого железа,
— Волков, — окликнули его снизу, — железо вышло. Где теперь работать?..
— Ты с кем работал? С Кобыкиным? Ну, иди помогать Ушакову, а Кобыкину скажи — пусть он идет на установку подушек.
— Сейчас отметишь? — спросил все тот же голос.
— Ладно… иди! Иди! Спущусь вниз, тогда и отмечу. Опять нет железа, — нахмурился бригадир. — Надо узнать, на какую работу будут перекидывать.
— Землю копать или бочки ворочать?..
— Ну, и что же, опять копать и опять ворочать, — ответил бригадир.
И так же быстро, как и появился, ступая с уступа на уступ, он соскочил вниз и исчез среди бетонщиков, арматурщиков и землекопов, сновавших внизу постройки.
Внизу он натолкнулся на табельщика.
— Все на работе? — спросил табельщик, доставая замусоленный, разграфленный на квадраты листок.
— Нет, не все. Пятаков не вышел. Кто его знает! Говорит, что болен, но я что-то сомневаюсь. В прошлый раз обманул и напился. Ты все-таки ему прогул не ставь, я попозже узнаю, а завтра скажу.
— Смотри скажи! — крикнул вдогонку табельщик.
— Нет, думаешь, покрывать буду, — откликнулся бригадир. — Так-таки ничего и не скажу…
Под навесом, где несколько человек гнули вручную железо, бригадир задержался.
— Опять нет? — спросили у него сразу несколько голосов.
— Есть, да не то. Надо 25, а есть 20. Ну-ка, вот вы, двое, идите на постройку. А Щербаков где?
— Щербаков к тебе пошел.
— Давно?
— Нет, только сейчас пошел.
— Что же это я с ним не встретился,?
Двое — те, которых он посылает на постройку, протягивают листки бумаги. Бригадир отмечает: такой-то на работу туда-то.
— Готово, — говорит он, возвращая листки, и спрашивает: — Пятакова видели?.. Ну, и что же… не пьян?
— Говорит, что живот болит.
— Вот беда какая. То с похмелья, то живот. И что за напасть на этого человека!
Ему 23 года. В его бригаде 4 звена — 20 человек. Он — бригадир арматурщиков. Когда не присылают железа, он сердится. Но и тогда, когда сердится, он не сидит без дела, а умеет разыскать и использовать старое, из завали.
Когда же нет ничего старого, он сам идет на Пристань-Ветку и, к величайшему удивлению безнадежно охающих нытиков, умеет иногда найти необходимое железо.
Когда ничего нет ни в завали, ни на ветке, его бригада перебрасывается на расчистку, на прокладку железной дороги, на разборку цементных бочек — она идет на любую работу.
Так же как в бою — где каждый сапер, каждый обозник гордится не тогда, когда закончена наводка моста, когда подвезены боевые припасы, а тогда, когда в результате всех этих усилий выигран весь бой, — так и здесь не холодные каркасы, не все эти хитроумные, но мертвые сетки, железные колонки, плетеные подушки, а первое гудение машины, первый рывок электрического тока — вот она, конечная цель всей ударной работы на ХЭС.