Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

Она села в карету, а я вернулся к себе в комнату, где меня ждал господин Леду. В мое отсутствие он разглядывал содержимое моих книжных шкафов. Не забыл он также и поинтересоваться горшочками с вареньем, стоявшими в углу на низеньком столике. А так как я уже давно вел светскую жизнь, то он не стал долее терзать меня своими проповедями, ибо понимал, что духовное попечительство надо мной выгодно прежде всего ему самому, ибо большинство его духовных детей были люди старые, хилые и хворые. Сам он также не всегда придерживался тех строгих правил, соблюдать которые призывал других. К примеру, он обожал всяческие сладости и варенья, а так как я тоже имел эту страстишку, то с уверенностью полагал, что моя душа исполнена благочестия не менее, чем душа моего почтенного духовника.

Господин Леду побранил меня за некоторые книги, особенно за романы. Я стал возражать, и он тотчас отступил, признавшись, что никогда не имел склонности к высокоученым спорам. Тем не менее он был убежден, что романы вредны: сам он их никогда не читал, но судил со слов других. Он также посоветовал мне сжечь мое собрание

миниатюр и эстампов. Я ответил, что оно оценивается в две сотни луидоров с лишним; он возразил, что спасение души стоит значительно дороже; я продолжал упирать на высокую стоимость своих эстампов.

— Хорошо, — наконец заключил он, — тогда продайте их иезуитам, у них нет души, а значит, и спасать нечего!

Я обещал подумать над этим вопросом, и мой янсенист [62] посчитал, что я уже стал на праведный путь.

Постепенно мы разговорились, и я сам рассказал о своем приключении. Духовники — люди любопытные, но я не вижу в этом ничего предосудительного. Я поведал ему все без утайки, и он столь заинтересовался этим делом, что, как показало будущее, больше всех способствовал освобождению моей Розетты, а также помог мне добиться от отца всего, чего я желал.

62

Янсенисты — приверженцы ортодоксального течения в католической церкви во Франции в XVII–XVIII вв. Янсенисты проповедовали строгое религиозно-этическое самосовершенствование, а главного врага своего видели в иезуитах.

Надеюсь, моя откровенность не заставила вас составить дурное мнение об этом человеке. Господин Леду не лицемер; он прямодушен, верный слуга церкви, однако простоват и его легко обмануть. Он прекрасно знает тонкости своего ремесла, но не обладает ни талантом интригана, ни прозорливостью. Во всех совершенных им оплошностях виноват я. Нельзя считать человека виновным, если заблуждения его искренни!

Было около восьми часов, когда господин Леду расстался со мной, и я вновь остался наедине со своими тревогами. Расхаживая большими шагами по комнате, я то и дело выглядывал в окно: Лавердюр еще не вернулся. Его опоздание я приписывал неточности часовых механизмов. Беспокойство мое нарастало с каждой секундой. Внезапно в комнату ко мне ввалилось некое существо, с головы до ног закутанное в плащ из дрянной материи. Не говоря ни слова, это странное существо швырнуло мне на бюро письмо, а само плюхнулось на канапе. Взглянув на адрес, я узнал почерк Розетты. Схватив письмо, я мгновенно проглотил его глазами; содержание его очаровало меня. Я непременно сделаю для вас копию, только сначала расскажу, каким образом оно ко мне попало и кто был посланцем Розетты, вторгшимся ко мне в комнату в столь странном одеянии.

Глава IV

Посланцем Розетты был Лавердюр. Раздумывая, как бы ему проникнуть в Сент-Пелажи, он решил переодеться женщиной. В этом замысле сама природа стала его союзницей. Лавердюр был небольшого роста, голос имел тихий, сложение хрупкое, густой растительностью на лице не отличался. Не будучи красавцем в мужском обличье, он и в женском не собирался изображать из себя красавицу. Разумеется, он многим рисковал, отважившись на подобное переодевание, однако мы нередко делаем для других то, чего никогда бы не сделали для самих себя. В минуты опасности мы гораздо больше беспокоимся о благе друзей наших, нежели о своем собственном. Не стану, милый маркиз, описывать вам наряд Лавердюра; чтобы вознаградить себя за все мучения, связанные с изменением внешности, он продемонстрировал мне каждую деталь своего нового туалета, и мы вместе посмеялись над ними. И хотя мне было не до смеха, я не мог не отдать должное его изобретательности. Главным союзником моего преданного помощника стал широкий плащ с капюшоном, который ему пришлось надеть, потому что целый день шел дождь. Плохая погода обычно раздражает людей, но нам она была как раз на руку.

Итак, Лавердюр отправился в Сент-Пелажи. После долгой беседы с сестрой-привратницей, чье любопытство вполне соответствовало ее должности, ему удалось обмануть ее своей внешностью, и привратница допустила Лавердюра в приемную матери-настоятельницы. Исчерпав все комплименты, Лавердюр, потупив взор, принялся излагать причину, приведшую его в приют. Он сказал, что вчера утром сюда по приказу короля — и ради ее собственного же блага — была доставлена девица по имени Розетта. Узнав об этом, он возрадовался, ибо девица эта — его близкая родственница, вступившая на путь порока; в этих же стенах у нее будет множество благих примеров, и она, несомненно, вновь вернется на стезю добродетели. Он рад, что нашлись добрые души, заключившие его родственницу в эту обитель, где за ней будут присматривать исключительно добродетельные особы; он и сам давно подумывал об этом, однако средства его не позволяли исполнить сие намерение. Лавердюр так блистательно исполнил роль сострадательной родственницы, что ему удалось растрогать сердце настоятельницы. Под конец он даже расплакался. Как известно, способность заплакать в любую минуту — великий дар для комедианта, а надо сказать, Лавердюр обладал им в полной мере. Когда слова бессильны, очень кстати дать волю слезам. Если одна женщина начинает плакать, вторая не выдерживает и следует ее примеру; вскоре к ним присоединяется третья, и так до бесконечности. Наконец Лавердюр рискнул попросить настоятельницу, чтобы ему было позволено поговорить с Розеттой, ибо он не терял надежды, что сия заблудшая овца вступит на путь истинный, и ему хотелось

посодействовать ей в этом. В довершение он вынул из кармана два луидора и передал их настоятельнице для Розетты, дабы та выдавала из них его родственнице небольшие суммы для удовлетворения наиболее насущных потребностей. Он пообещал вносить таковую сумму ежемесячно. Щедрость его возымела действие; настоятельница, восхитившись великодушием мнимой тетушки, похвалила ее и пообещала прислать к ней Розетту, дабы та смогла воспользоваться ее благими увещеваниями. Забывшись, Лавердюр поклонился так, как обычно кланяются мужчины. Движение это должно было бы его выдать, но если уж тебе повезло, так везет до конца: настоятельница решила, что посетительница из скромности не сделала привычный реверанс, ибо движения этого вульгарного поклона, в сущности, совершенно неприличны и придуманы исключительно развратными особами.

В ожидании Розетты Лавердюр, не желая предаваться праздности, которая, как известно, является матерью всех пороков, занялся изучением картин, развешанных на стенах приемной. Сюжеты их были весьма поучительны, а все фигуры аккуратно выписаны. Однако он признался мне, что, несмотря на отсутствие щепетильности, он был поражен обилием фигур обнаженных молодых людей великолепного сложения. Разумеется, сии молодые люди были ангелы, тем не менее вид их вряд ли внушал обитательницам приюта ангельские помыслы.

Привратница привела Розетту. Судите сами, дорогой маркиз, в каком бедняжка была состоянии. Опечаленная, со следами бессонной ночи на лице, с заплаканными глазами, кои она не осмеливалась поднять, с измятой после нашего бурного свидания прической, где недоставало более половины шпилек, полуодетая, она шла, понурив голову. Ей понадобилось немало времени, чтобы узнать Лавердюра в таком странном одеянии. Удивление ее было столь велико, что она даже отшатнулась от него. Однако привратница вернула ее обратно; благообразная монахиня, не подозревая, в чем кроется истинная причина подобного поведения, назидательно изрекла, что подобного рода девицам не пристало пренебрегать милосердными родственницами, готовыми явиться к ним и поддержать их в несчастиях. Розетта всегда отличалась сообразительностью. Она живо поняла, что привратница лишь повторяет небылицы, сочиненные изобретательным Лавердюром. Молодая женщина расплакалась: мысль о том, что она предстала в своем нынешнем плачевном состоянии перед мужчиной, видевшим ее на вершине торжества, приводила ее в отчаяние. Как потом она призналась мне, в ту минуту присутствие Лавердюра необычайно тяготило ее. Невозмутимый и хладнокровный Лавердюр сурово отчитал ее за беспутный образ жизни, обрисовав его в самых мрачных красках; затем тон его смягчился. И он, как и подобает сострадательной родственнице, принялся утешать несчастную и даже пообещал передать ей немного денег. Также он сообщил, что уже вручил матери-настоятельнице некоторую сумму для ее первостепенных нужд; она же получит деньги только в том случае, ежели будет вести себя подобающим образом. Тут он вручил Розетте луидор и одновременно передал ей мое письмо. Жадно схватив записку, моя милая спрятала ее на груди. Ах, как бы автор хотел оказаться на месте своего послания! Затем Лавердюр потребовал от Розетты немедленно написать матушке, которая якобы находилась сейчас в Париже и была несказанно рада, что само Провидение позаботилось о ее дочери, поместив ее в такое место, где приложат все усилия, дабы Розетта смогла исправиться. Привратница пошла за бумагой и чернилами. Воспользовавшись ее отсутствием, Лавердюр вручил Розетте остаток денег и заверил ее, что я сделаю все возможное для ее вызволения. Также он приказал ей поскорей прочесть мое письмо. Нерасторопность привратницы позволила им наговориться вволю. Наконец, получив письменные принадлежности, Розетта, изобразив на лице неудовольствие, села за стоявший в углу столик. Писала она недолго; посланец взял письмо и покинул приют, предварительно отблагодарив любезную привратницу несколькими плитками шоколада. Затем Лавердюр поспешил ко мне. Его присутствие духа привело меня в восхищение. Не имея более денег, дабы вознаградить его, я осыпал его благодарностями.

Вот что писала моя Розетта:

«Милый друг мой, я получила Ваше письмо. В поступках Ваших я узнаю Ваше доброе сердце. О, разве я виновата, что полюбила человека, заслуживающего всяческого обожания? Не знаю, что ждет меня здесь: с момента моего заключения прошло еще мало времени. Сообщайте мне о себе. Я знаю, что Вы хлопочете о моем освобождении. Лавердюр совершенно неподкупен: он передал мне все деньги, которые Вы мне послали. Прощайте, я отправляюсь оплакивать свою участь.

Вечно любящая Вас Розетта».

Поверьте, дорогой маркиз, после этого письма я мог думать только о том, как бы мне поскорей освободить Розетту. Я отпустил Лавердюра, обещавшего не оставлять меня своими попечениями. Затем пришел лакей и сообщил, что ужин подан; я спустился вниз. За столом собралось изысканное общество. Было немало дам, которые в иные времена показались бы мне весьма привлекательными; впрочем, они действительно были таковыми. Особенно выделялись блистательная мадам Дюкервиль и ее подруга. Этим двум красавицам, никогда не страдавшим от недостатка любовников, было не на что жаловаться: более трети присутствующих мужчин смотрели исключительно на них. Благоразумная Розали, чей взгляд буквально источал переполнявшую ее сердце добродетель, следовала в фарватере своего супруга. Мы, конечно, любим добродетельных особ — когда они наделены талантом оборачивать добродетель к собственной выгоде. Выскочка мадам де Блазмон кокетничала как обычно. Однако сегодня в ее ужимках появилось нечто новое — подобно новым декорациям к старым спектаклям, коими нас нередко потчуют в Опере.