Фемида его любви — 2
Шрифт:
— Хочешь поплакаться мне? Не выйдет. У меня нет чувства жалости к предателям, — он фыркнул и опустошил новую порцию.
— Мне не нужна твоя жалость. Я сказала, как было и попрощаться хотела. Я уезжаю.
— Куда это ты собралась? К своему полюбовничку? Уже предложил съехаться?
— Я уезжаю к сестре. Куплю билеты и уеду первым рейсом. Больше ты меня не увидишь. Извини, что разочаровала тебя.
Не дожидаясь его реакции я побежала наверх, смахивая стекающие по щекам слезы. Вот и все. Теперь я в глазах брата последняя тварь, ударившая в спину. Мне не доказать Семену,
О нас. Я погладила плоский живот и улыбнулась. Мысль о крохотной точке внутри меня разливалась приятным теплом по всему телу. Теперь я не одна и нужно поскорее смыться из страны, пока не очухался Вестник. Вполне возможно, сейчас он пытал врача и если она скажет про мою беременность, все пути мне будут перекрыты. У меня очень мало времени и стоит поторопиться. Да простит меня брат, но сегодня я подумаю о себе.
Я пыталась сосредоточиться, пакуя чемодан, но все попытки превратились в хаотичное снование по комнате и пустую трату времени. Я совершенно не понимала, что мне нужно взять помимо документов. В голове шумел ветер переменчивых мыслей, не дающий здраво мыслить. Обидные слова брата влетали в память, вызывая слезы. Категоричные фразы Вестника добивали, опуская руки.
Вот так. Мои любимые мужчины отказались от меня, оставив наедине с проблемами. А мама предупреждала: никому не верь и надейся только на себя.
— Если у меня будет сын, я никогда ему не позволю так поступить со своей женщиной, — я погладила себя по животу. — А если дочь, то уберегу от моих ошибок. Господи, я наломала столько дров, и только себя могу за это винить…
— Сама с собой разговариваешь?
Я вздрогнула, услышав голос брата. Он вошел в комнату и злобно оскалился, увидев чемодан.
— Ты не поедешь, — заявил он.
— Поеду, Семен, — устало ответила и подошла к шкафу, чтобы забрать из него вещи на первое время.
— Нет, дорогуша, — брат подошел к чемодану и стал вытряхивать из него вещи. — Ты никуда не поедешь. Ты будешь тут, у ноги. Будешь делать то, что я скажу. И мне плевать, что ты думаешь по этому поводу.
— У ноги? Я тебе собака что ли? Ты пьян, мы поговорим с тобой завтра.
Я вжалась в шкаф, испуганно наблюдая за тем, как Семен швырял мою одежду. Он был в ярости, пьян и непредсказуем.
— Сегодня поговорим, завтра ничего не изменится, — судя по всему он искал документы, потому что ворошил чемодан и еще сильнее разозлился не найдя паспорт. — Иди сюда.
Я не успела увернуться, когда брат в два прыжка оказался возле меня и, схватив за волосы, швырнул на кровать.
— Будешь дома сидеть. Или думаешь, я не догадался, что ты залетела от Вестника? Теперь ты точно никуда не уйдешь. Такая корова мне нужна самому. Такой удачи я и не надеялся вымолить у бога.
— Что ты задумал? — мои губы задрожали, а с ними синхронно и все тело. В памяти всплыли слова Алекса о том, что ему нельзя детей, нельзя отношения. Затем прилетела картина
Я обняла свой живот, пытаясь уберечь свою десятимиллиметровую крошку.
— Теперь твой @бырь будет у меня в кулаке. А ты, раз не предавала, будешь мне помогать. Отныне из дома ни ногой и делаешь только то, что я скажу. Выносишь плод своих грехов, отдадим в детский дом. Много семей не могут завести детей, подаришь им радость. Потом я выдам тебя замуж и сможешь утечь на все четыре стороны.
Я не узнавала своего брата. Или в нем алкоголь говорил или он тронулся окончательно. Я не верила своим ушам, когда слушала весь бред, не укладывающийся в голове.
— Ты собрался отдать моего ребёнка в детский дом? — хрипло переспросила, борясь с дробью сердечного ритма, отдающим в висках.
— А ты что думала? Я с распростёртыми объятиями приму твоего выб@дка? Скажи спасибо, что на аборт не отправляю. Спишем это на милость и заботу о твоем организме. Чтобы потом еще родить смогла. Я же люблю тебя.
Точка кипения есть у всех. У меня — тоже. Семен мог бить меня, обзывать последними словами, проклинать Вестника и мою сестру, но обзывание моего ребенка непотребными словами пробудило не просто ярость. Во мне проснулась раннее незнакомая ипостась, готовая убить за своего малыша.
— Еще одно слово и я тебе горло проткну, чтобы говорить не смог, — процедила я, схватив заточенный карандаш и выставила его перед собой. — Ты больше ни одного слова не скажешь про моего малыша и сейчас я уеду. Я не кукла и забавляться с собой не дам. Покинь немедленно мою комнату.
— Ты мне угрожаешь карандашом? Взрослая стала и серьёзная? — брат засмеялся и достал пистолет, наводя его на меня. — Давай проверим, кто и кого сейчас будет слушаться, сестричка.
Меня прошиб нервный смех:
— А без оружия никак, братик? Дар убеждения только с пистолетом работает?
— Какая же ты сука, — покачал он головой и убрал пистолет. А после шагнул ко мне, выбивая карандаш из слабых рук и схватил за горло. Залез на кровать, таща меня к стене и, придавив, процедил: — Я удушу тебя и скажу, так и было. Не нужно меня злить. Будет так, как я сказал. Ты меня знаешь.
Он давил на горло, не чувствуя в коктейле азарта и злобы своей силы. Не обращал внимания на мои брыкания, которые становились слабее и хрип. Твердил что-то про послушание и о том, какая я дрянь, но все слова сливались воедино под действием нехватки кислорода.
Когда я поверила в скорую и неминуемую смерть от гипоксии, брат всё-таки сжалился и ослабил хватку.
Я жадно захватала воздух, борясь с кашлем и открыла глаза. Не сразу сфокусировала зрение и разглядела лежавшего рядом Семена и склонившегося надо мной Темира.
— Ты в норме? — обеспокоенно спросил он и протянул руку, помогая слезть с кровати.
— Ты… Ты… Убил его? — хрипло спросила, еще не сумев восстановить дыхание.
— Выключил. Собирай вещи, валим отсюда, — видя, что я готова разреветься, легонько встряхнул меня за плечи. — Не реветь. Собирай вещи, скоро очнется.