Феникс сапиенс
Шрифт:
– Крамб, ты – здоровенное дитя молодой румяной цивилизации, поэтому тебе это странно. Они – отпрыски состарившегося, напрочь зарегулированного мира, где на каждую функцию, на каждое действие есть свои специально обученные люди. Потому и не самоорганизовались – атрофировалось у масс это «само-». Но все-таки где-то люди сплотились и действовали – ведь ушла часть людей из городов в новые поселения и тем спаслась.
– А в городах никого не осталось? – спросила Лема.
– Города наверняка превратились в ад, где невозможно не то, что жить, а находиться, – ответил Сэнк. Гниющие трупы, вонь, инфекция, крысы. Люди, скорее всего, пытались согреться огнем, значит, пожары. У меня не хватает воображения представить, что стало с населением многомиллионного
– Ох и жуть вы рассказываете! – вступила Мана. – Страшно представить, что испытали те люди. Какими бы он ни были – слабаками, неумехами, – все равно ужасно жалко их. Они жили как могли, как несло течение, и не заслужили такой участи. Давайте что ли помолчим минуту.
Помолчали. За окнами медленно уплывали горы и наплывала синь Нижнего моря.
– Стим, расскажи все-таки, что могло произойти с Солнцем, – предложил Сэнк.
– Внутри Солнца по сторонам от экватора наматываются два огромных жгута силовых линий магнитного поля, – Стим изобразил процесс вращением рук в противоположные стороны. – Силовая линия – как резинка, которую можно бесконечно растягивать вдоль, а поперек вещества она двигаться не может. Вот она и растягивается, наматываясь по широте из-за того, что звезда на разных широтах вращается с разной скоростью. Эта намотка создает два магнитных обруча по сторонам от экватора, причем полярность у этих обручей противоположная. При нормальном режиме эти обручи остаются в глубине. Верхние слои Солнца бурлят – это называется конвекцией. Восходящие конвективные потоки отщипывают магнитные петельки от этих глобальных жгутов и выносят на поверхность. Так получаются солнечные пятна. Там, вне Солнца, эти петельки пересоединяются и аннигилируют. Так получаются солнечные вспышки. Это обычный режим и обычные вспышки. Но изредка беспорядочные конвективные потоки перестраиваются в глобальные упорядоченные, и эти два магнитных обруча всплывают на поверхность – частично или целиком. И тут начинается ужас – они пересоединяются друг с другом, выделяя в сотни, а то и в тысячи раз больше энергии, чем обычные вспышки. Вот и вся премудрость.
– Если такие вспышки происходят раз в тысячи лет, значит, они били по Земле много-много раз, – заметила Кана.
– Ну и что? Если у обитателей планеты нет спутников и длинных проводов, наплевать им на такие вспышки. Просто не заметят, точнее, увидят феноменальное полярное сияние и порадуются. Кстати, а радиоуглеродный анализ древесных колец вокруг 2227 года делали?
Наступило молчание. Сэнк с Алекой переглянулись. Алека посмотрела на Кану.
– Ты думаешь, это будет видно?
– Еще как! За одну такую вспышку в стратосфере может образоваться столько углерода-14, что он перекроет годовую норму его наработки от нормального облучения. Этот цэ четырнадцать в виде углекислого газа съедается растениями и откладывается в годовых кольцах деревьев. Значит, в кольцах того самого года и нескольких последующих лет должно быть много цэ четырнадцать, как будто эти слои на тысячу лет моложе следующих. У этого углерода период полураспада пять с лишним тысяч лет, но в воздухе он исчезает гораздо быстрей – меченый углекислый газ уходит в океан в обмен на обычный.
– Я не слышала, чтобы кто-нибудь делал радиоуглеродный анализ отдельных колец, – сказала Алека, – хотя не понимаю, почему. Очевидно же!
– Это тебе сейчас очевидно. Насколько я помню, искали главным образом свидетельство ядерной войны – следы плутония, – искали в годовых слоях льда, в слоях ила, может быть, и древесных кольцах. Не нашли и успокоились. А радиоактивный углерод не проверили. Хорошо,
– Кана, а где взять образцы древесины из этих колец? – спросил Стим.
– В Историческом музее Александрии есть два среза – но они будут жадничать. Гораздо больше в археологическом музее Тира, там целые бревна, но Тир – Атлантический Союз, а у них драконовская бюрократия. Я думаю, легче попросить у какой-нибудь археологической экспедиции, пока деревяшки не оприходованы. Алека лучше знает, у кого их выпросить.
– Да, я знаю. Как только появится связь, позвоню.
– Стим, масс-спектрометр можешь обеспечить?
– Нет проблем, но там все равно кто-то из спецов потребуется, чтобы правильно отнормировать, внести поправки.
– Ну, это я могу, неплохо знаю эту кухню. Так что проверим, когда вернемся. Смотрите, внизу справа опять горы.
Справа открылся северный берег Нижнего моря – отросток Кавказа, в далеком прошлом – Крымский хребет. За ним потянулись лоскуты полей с вьющимися через них речушками, с перелесками; деревни, небольшие городишки. Далеко на востоке заблестела Межморская Волга (помните, мы там плыли двадцать лет назад?). Вскоре самолет пересек внушительную реку, а потом пошла тайга – безлюдная и бесконечная. Лишь небольшие поселки и вырубки вдоль большой реки. Огромная таежная равнина, куда лишь тысячу лет назад добрались отчаянные переселенцы, осев на берегах рек. Что их выгнало из благодатного Земноморья?
Самолет снова пересек ту же самую большую реку. По ней крошечный буксир тянул вниз по течению длинную связку плотов. Через неделю эти бревна будут перегружены в порту на морской сухогруз, затем привезены в Александрию, распилены на брусья и доски, двадцать кубометров из которых через полгода купит Стим для дома, который они с Лемой к тому времени начнут строить. Капитан буксира долго провожал взглядом самолет, гадая: «Отчего уже третий за неделю? Что происходит у них там на Севере? Какой-то ледяной город опять обнажился?..»
Возобновлять разговор уже не хотелось, все смотрели в окна – тайга продолжалась. На востоке в дымке остался погруженный в леса огромный город, где высоко над деревьями торчат островерхие холмы из бетонного и каменного лома, где до сих пор стоит знаменитый двухсотметровый обломок телебашни. У археологов еще руки не дошли до этого холодного таежного мегаполиса – пока что есть горы работы в более теплых краях. И снова большая река, не просто большая – огромная, вышедшая из берегов, затопившая пойменные луга и даже участки тайги – Западная Волга. Самолет начал снижаться, далеко впереди справа показался серый ледник, знакомое озеро. Еще издали открылся глубокий темный залив в светло-сером леднике. Вскоре Стим опознал в этом заливе Железную долину. Она стала намного больше, глубже и темней. Железная щетина как бы опала, пригладилась – торчащие во все стороны изо льда конструкции вытаяли и легли.
Самолет подрулил к длинному понтонному пирсу. Сэнк, подходя к дверям, инстинктивно зажмурился и втянул голову в плечи, и точно – на берегу все-таки грянул оркестр: пустые бочки из под горючего, алюминиевые канистры и колокол. Да, самый настоящий тяжелый медный санкт-петербургский колокол, висящий на ажурной звоннице у входа на пирс. А духовые инструменты имитировались громкоголосым хором: «та-та-та, бу-бу-бу». Как только Инзор, будучи замыкающим, ступил на пирс, раздался залп двух десятков ружей, и в воздух взмыла дюжина самодельных ракет.
– Ну вот, – сказала Мана, – а ты сомневался!
У трапа команду «Петербурга» встречали начальники отрядов во главе с председателем Совета станции, атлантийцем Алонором Цирканом. Легкий, быстрый в движениях Ал обнял всех дорогих гостей и провозгласил, вытянувшись по-военному и подняв правую руку:
– Республика Петербург приветствует членов экспедиции «Петербург»!
– Ал, ты здесь прекрасно сохранился, не в пример мне!
– Сэнк, я все-таки на три года моложе, да и здешний климат способствует консервации.