Феномен Солженицына
Шрифт:
Но тут я не кину в него камень. Готов допустить, что в сентябре 1973-го он ещё верил, что Леонид Ильич – «простой русский человек с большим здравым смыслом», а к 1980-му в этом уже разуверился.
Иное дело – эти противоположные, взаимоисключающие его суждения о роли Америки в современном мире… Ведь и года ещё не прошло!
Да и не было в этих двух его противоположных высказываниях никакой перемены убеждений, о чем он так прямо и сказал, отвечая – в том же интервью – на один из самых первых вопросов американца:…
Вы можете сказать, что жизнь на Западе – такая, какой вы её ожидали увидеть?
Да. В общем, мне кажется, я так и представлял себе западную жизнь.(Там же. Стр. 89)
Так что же в таком случае означает эта быстрая перемена декораций?
А –
В книгах современных литературоведов (биографов самых больших наших писателей) постоянно мелькает слово «стратегия». И всегда в одном и том же контексте, даже в одной и той же словесной формуле. О герое повествования говорится, что он ВЫБРАЛ СТРАТЕГИЮ. Алексей Николаевич Толстой, мол, выстраивая свою «линию жизни», выбрал однустратегию. А Бунин – другую. Ахматова – такую. А Пастернак – этакую.
Формула эта представляется мне крайне неудачной, ложной в самой своей основе.
Разве Бунин умер на чужбине потому, что выбрал для себя такую СТРАТЕГИЮ? Так случилось потому, что ему и в голову не могло прийти, что он сможет ужиться с большевиками. И А. Н. Толстой вернулся в Россию не потому, что выбрал ТАКУЮ СТРАТЕГИЮ, а просто потому, что в эмиграции не мог обеспечить себе тот уровень жизни, какой был ему люб(у меня два автомобиля, коллекция трубок лучше, чем у английского короля, – говорил он Бунину, уговаривая его возвращаться). Ну и, конечно, потому, что не мог жить не в России. Не то что с большевиками, – с чёртом, с дьяволом, с самим сатаной готов был ужиться, только бы – дома! И Ахматова в ответ на призывоттуда:«Оставь Россию навсегда!» – «равнодушно и спокойно» руками «замкнула слух» не потому, что выбрала ТАКУЮ СТРАТЕГИЮ, а потому, что была такой, какой была. И Пастернак, как был, так и осталсянебожителем,потому что такова была его природа.
А вот про Александра Исаевича Солженицына с полным основанием можно сказать, что он выстроил линию своей жизни так, а не иначе именно потому, что выбрал такую СТРАТЕГИЮ.
Расчётливо взвешивая все «за» и «против», решал, что лучше, что выгоднее «для пользы дела», – главного дела его жизни, – уехать или остаться?
И так же взвешенно решал, КОГДА, в какой момент выгоднее ему появиться на Родине. И не только КОГДА, но и КАК. (За несколько лет до того как это возвращение наконец состоялось, решил: через Сибирь!)
Взвесив все «за» и «против», решил, что орден Андрея Первозванного от Ельцина не возьмёт: не может принять награду из рук политического деятеля, который обрёк страну на развал и обвал. Но – на всякий случай – объявил, что может быть, когда-нибудь этот орден всё-таки возьмут его дети.
Не только СТРАТЕГИЮ И ТАКТИКУ, но и СТИЛИСТИКУ своего «творческого поведения» (выражение Пришвина) он выбирал продуманно, рационально: борода, особого покроя френч – нечто среднее между толстовкой и «сталинкой», театральные жесты – когда нужно, правая рука – к сердцу, когда нужно – обе руки воздеваются к небу (это во время его выступления перед депутатами Государственной Думы), и даже – выражение лица. (По пути через Сибирь в Москву, во время одной из торжественных встреч с приветствующими его народными толпами, не рассчитав чувствительности стоявшего перед ним микрофона, вполголоса, – но все услышали, – подсказал жене: «Задумчивость»).
Но это всё относится к его творческому ПОВЕДЕНИЮ. А как в этом смысле обстоит дело с его ТВОРЧЕСТВОМ?
Апостол точного расчёта (2)
В вышедшем недавно собрании трудов зарубежных критиков и литературоведов, посвящённых творчеству Солженицына, моё внимание привлекла статья Майкла А. Николсона: «Солженицын как «социалистический реалист». Поскольку слова «социалистический реалист» в её заглавии были заключены в иронические кавычки, я сразу же усёк, что представление о Солженицыне как о социалистическом реалисте представляется автору невероятным вздором, и статья его написана для того, чтобы это – интересно, чье? –кощунственное определение не только оспорить, но и разоблачить.
Так
Но кто же – заинтересовался я – стал мишенью для этой авторской иронии? Кто он, посмевший заклеймить самого яростного и последовательного борца с коммунистической заразой этой постыдной кличкой?
Это выяснилось сразу, в самом начале статьи, в первых же её строчках:…
В 1995 году один из наиболее авторитетных московских литературных журналов напечатал диалог Бенедикта Сарнова и Бориса Хазанова о будущем русской литературы. Во время обмена мнениями Хазанов высказал следующее мнение:
«Мы знаем очень многих писателей, живущих в эмиграции, а также писателей, живших в СССР, которые вовсе не были советскими писателями, но были тем не менее очень яркими представителями социалистического реализма.
Например?
Самый яркий пример – это Солженицын, такие его произведения, как роман «В круге первом» и повесть «Раковый корпус».
Нисколько не ошеломлённый, собеседник Хазанова с готовностью соглашается с ним и рассказывает по этому случаю анекдот.
Знающие репутацию Солженицына на Западе могут быть такой характеристикой удивлены. Разве не был этот отважный, преследуемый властями писатель символом диссидентства 1960-х годов – своего рода Давидом, противостоящим советскому Голиафу? Несомненно, к середине 1970-х годов, когда судьба забросила изгнанника из Москвы в городок Кавендиш штата Вермонт, многие клише изрядно переменились. К этому времени многие стали воспринимать Солженицына как критика, бичующего бесхребетный Запад, как неблагодарного гостя и националиста-мистика, своего рода Иеремию-затворника. И всё-таки во всех этих оценках и переоценках непременной постоянной оставалось непреклонное неприятие Солженицыным коммунизма во всех его проявлениях, включая социалистический реализм. В своих воспоминаниях о 1960-х годах, разделываясь с самовосхвалениями официальной советской литературы, пользуется уничижительным сокращением «соцреализм»:
«Едва только вступая в литературу, все они – и социальные романисты, и патетические драматурги, и поэты общественные, и уж тем более публицисты и критики, все они соглашались о всяком предмете и деле не говоритьглавной правды,той, которая людям в очи лезет и без литературы. Эта клятва воздержания от правды называлась соцреализмом». К 1990-м годам отношение Солженицына к советскому официозу не изменилось. «С окостенением советского тоталитарного режима – и его лжекультура окостенела в омерзительно парадных формах так называемого «социалистического реализма». Главный догмат соцреализма – «партийность» – Солженицын называл «однолинейным, плоским и для писателя «гибельным». Презрение к нему находило своё отражение в тематике его художественных произведений ещё с 1950-х. В романе «В круге первом» писатель Галахов, чувствуя, как политическое подобострастие низводит до банальности самые свежие его образы, стыдится даже в мыслях считать себя наследником литературы Пушкина и Толстого… В повесть «Раковый корпус» Солженицын с редкой издёвкой вводит специальный персонаж (Авиету Русанову) для того только, чтобы вложить в её уста коллаж из ортодоксальных глупостей, с которыми выступали известные писатели и критики в 1950-е и начале 1960-х годов. Подобных примеров в художественном творчестве Солженицына немало. В самом деле, он редко упускал возможность посмеяться над официальной литературой и её «творческим методом» социалистическим реализмом. Но тогда что же имели в виду Хазанов и Сарнов?
(Майкл А. Николсон. Солженицын как «социалистический реалист». В кн.: Солженицын: мыслитель, историк, художник. Западная критика 1974–2008. М. 2010. Стр. 476–477)
Вопрос этот – не риторический. Судя по всему, автор и в самом деле не в силах понять, что имели в виду два литератора, рассуждающие о будущем русской литературы.
Между тем понять это было совсем не трудно.
Слегка удивившись, что причисление Б. Хазановым Солженицына к сонму приверженцев и даже ярких представителей социалистического реализма собеседника его ничуть не ошеломило, он лишь коротко отмечает, что тот «с готовностью соглашается с ним и рассказывает по этому случаю анекдот».