Феномен Солженицына

Сарнов Бенедикт Михайлович

В рукописи пьеса оканчивалась иначе:

НародДа здравствует царь Димитрий Иванович!..

Пушкин должен был изменить это окончание, потому что оно было найдено «предосудительным в политическом отношении».(Сочинения Пушкина. Под ред. П. О. Морозова. СПб, 1887, т. 111, стр. 76)

Основанием для такого вывода послужило следующее.

Вопрос о напечатании «Бориса Годунова» Николай Павлович предоставил решать Бенкендорфу. А тот направил пушкинскую трагедию на отзыв одному «верному лицу». (Этим «верным лицом», как полагают Б. В. Томашевский и Г. О. Винокур, был Булгарин).

В «Замечаниях» этого «верного лица», которые как раз в то время были опубликованы, говорилось, что в «Борисе Годунове» —…

…только одно место

предосудительно в политическом отношении: народ привязывается к самозванцу именно потому, что почитает его отраслью древнего царского рода.

(М. И. Сухомлинов. Император Николай Павлович – критик и цензор сочинений Пушкина. Исторический вестник, 1884, № 1, стр. 55–87. Цит. по кн.: М. П. Алексеев. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л. 1984. Стр. 229)

Большинство исследователей сочли это замечание Булгарина недостаточным основанием для того, чтобы счесть замену одной пушкинской ремарки другой – вынужденной, и версию П. О. Морозова отвергли.

Но нашлись у Морозова и единомышленники….

…рецензент редактированного им издания «Сочинений Пушкина» (1887), характеризуя изменения в тексте, допущенные П. О. Морозовым после сверки его с рукописями поэта, писал: «Некоторые из этих поправок оказываются очень интересными. Таково, например, окончание «Бориса Годунова», которое было изменено Пушкиным потому, что его нашли «предосудительным» в политическом отношении… Первоначальная редакция, в которой народ, не рассуждая, приветствует самозванца, вполне согласуется с характеристикой того же народа в сцене на Девичьем поле, где он плачет, а о чем – «то ведают бояре»<…>Нам кажется, – заключал свою мысль рецензент, – что г. Морозов напрасно отнёс эту первоначальную версию в подстрочное примечание, оставив в тексте прежнюю фразу о безмолвии». Bepoятно, так думал и сам П. О. Морозов, потому что в одном из своих последующих изданий сочинений Пушкина (1903) при публикации «Бориса Годунова» он так и поступил: трагедию оканчивает возглас народной толпы в честь Самозванца, а ремарка «народ безмолвствует» отнесена в примечание.

(М. П. Алексеев. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л. 1984. Стр. 229–230)

Спор шел не о пустяках.

Ведь если в финале трагедии народ кричит «Да здравствует царь Димитрий Иванович!», это значит, что народ – быдло. Что ему велят, то и кричит, а если о чем и плачет, то сам не знает, о чем – «то ведают бояре».

Ремарка «Народ безмолвствует» утверждает нечто прямо противоположное:…

Когда Мосальский объявил народу о смерти детей Годунова, –народ в ужасе молчит…Отчего же он молчит? разве не сам он хотел гибели годуновского рода, разве не сам он кричал: «вязать Борисова щенка»?.. Мосальский продолжает: «Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» –Народ безмолвствует…Это – последнее слово трагедии, заключающее в себе глубокую черту, достойную Шекспира… В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды,изрекающей суд свой над новою жертвою – над тем, кто погубил род Годуновых…

(В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений. Том IХ. Стр. 451)

Этим безмолвием народ выразил свое отношение к происходящему, свое мнение о нем. Мнение народа есть высший суд. Не только нравственный, но и политический, исторический. Мнение народа, только оно одно, несёт в себе легитимацию власти, даёт её носителям право на эту власть. Такова была пушкинская философия истории, впрямую выраженная в его трагедии репликой одного из её персонажей:

Пушкин.

Я сам скажу, что войско наше дрянь,

Что казаки лишь только села грабят,

Что поляки лишь хвастают да пьют,

А русские… да что и говорить…

Перед тобой не стану я лукавить;

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным.

(А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. М.-Л. 1949.

Стр. 316)

Вряд ли можно счесть простой случайностью то, что эту – очень важную для понимания смысла трагедии – реплику Пушкин вложил в уста своего однофамильца (предка).

Заключающая трагедию ремарка выразила эту пушкинскую философию истории с выразительностью и мощью необыкновенной. Недаром она вошла в тезаурус языка, стала крылатой.

Могло ли такое быть, чтобы эта счастливо найденная Пушкиным словесная формула родилась каквынужденная уступкапоэта цензурным замечаниям – хоть Булгарина, хоть Бенкендорфа, хоть бы даже и самого царя?

Трудно в это поверить.

А с Солженицыным случилось именно это.

У него замена «атомного» варианта сюжетной завязки его романа на «лекарственный» точно была вынужденной. «Атомный» вариант, как уже было сказано, в то время не то что напечатать, даже принести в редакцию было невозможно. Ведь это значило бы – сбросить маску, выйти из подполья, открыть истинное свое отношение к большевистскому перевороту семнадцатого года, к ненавистному ему Советскому Государству, которое в этом варианте его романа предстало бы перед читателем как средоточие всего МИРОВОГО ЗЛА.

Он не сомневался, что этой вынужденной уступкой ухудшил, исказил, бесконечно обеднил свой роман.

Но вышло так, что, сам о том не подозревая, он его улучшил.

Оказалось, что этот вынужденный, отчасти даже презираемый им «киндер-вариант» на самом деле – естественнее, органичнее, человечнее, а стало быть, ихудожественнееискусственно (и, надо сказать, искусно) сконструированного им «атомного». *

В отличие от «атомного», в «лекарственном» варианте солженицынского романа в основе безумного, смертельно опасного поступка Иннокентия лежит не только «общественный», но, до некоторой степени, и личный мотив:…

Если бы все это касалось какого-нибудь другого профессора-медика, ему незнакомого, Иннокентий пожалуй и не подумал бы, что надо предупредить. Но именно Доброумов!..

(А. Солженицын. В круге первом. Париж. 1969. Стр. 8)

Нет, конечно, не «по знакомству» решает Иннокентий предупредить профессора Доброумова о грозящей ему смертельной опасности. Да и никакого настоящего знакомства спрофессором у него на самом деле и не было. Только отрывочные, смутные детские воспоминания:…

Как хорошо Иннокентий запомнил с детства именно доктора Доброумова! Тогда он не был ещё таким светилом, не посылали его с делегациями за границу, не называли, кажется, и ученым, а просто доктором, и он запросто ездил с визитами. Мама часто болела и всегда старалась вызывать именно его. Она ему верила. Едва входил он и снимал в прихожей котиковую шапку – распространялись по всей квартире некое добродушие, успокоение, уверенность. Невозможно было, чтоб у постели он сидел меньше получаса. Он старательно должен был каждую жалобу выспросить, потом как бы с удовольствием осмотреть больного и подробнейше разъяснить лечение. Невозможно было, чтоб он прошел потом мимо мальчика и не задал ему вопроса – и не остановился бы выслушать ответа как от взрослого, будто всерьез ожидая чего-то умного. Доктор уже тогда был седоват – что же теперь на его голове…

(Там же)

Как и в «атомном» варианте, Иннокентий здесь тоже решается на свой отчаянно смелый поступок, потому что не хочет больше жить в страхе. («Чего-то всегда остерегаясь – остаёмся ли мы людьми?») Но тут им движет живое чувство, естественный, человеческий душевный порыв.

В «атомном» варианте им движет ИДЕЯ. *

Идея эта осенила его не вдруг. И додумался он до неё не в одиночку. Можно даже сказать, что она была ему подсказана.

Когда появились у Иннокентия первые сомнения в правильности той жизни, какой он живёт, и стала понемногу открываться ему злокачественность той власти, которой он служит, решил он навестить своего тверского дядюшку, старшего брата покойной матери, – последнего оставшегося в живых близкого своего родственника.