Феномен Солженицына
Шрифт:
– Но он кто? Советский гражданин?.. Вы поймите, я не хочу говорить, если советский… Позовите военного атташе. У меня очень важная тайна, секрет. Где ваш военный атташе?
– Атташе? Он ест эбсент. Он уходил.
– Когда он вернётся? Когда будет на работе?
– О, будет завтра, мэй би сегодня… Час три-четыре.
– А ваш атташе говорит по-русски?
– Кто говорит? О, да… Но мало говорит. Я буду звать переводчик.
– А ваш переводчик кто? Советский? Русский?
– О да, ест русский. Американский русский…
– Послушайте… Послушайте, запишите…
И он
Голос не старого человека. Высокий баритон. Речь, интонации грамотного, бойкого, но не слишком интеллигентного горожанина. Не москвич, однако и не южанин; Г выговаривал звонко, E звучало «узко». Не северянин, не «окал». Не слышалось ни характерных западных (смоленских, белорусских), ни питерских интонаций… Усреднённый обезличенный говор российского провинциала, возможно дипломированного, понаторевшего в столице…
Прослушали ещё два разговора. Новый собеседник – американец – говорил лениво-медлительно и недоверчиво-равнодушно.
– А потшему вы это знаете? А потшему вы эту информацию нам даваете? А что хотите полутшит?..
– Ничего я не прошу. Сейчас не прошу… Когда-нибудь… потом все объясню… Когда-нибудь потом…
(Там же)
Эта последняя реплика не оставляет уже никаких сомнений о том, ЧТО толкнуло этого мерзавца на предательство. Конечно, только личный, шкурный интерес. Вопрос о материальном вознаграждении за согласие работать на американскую разведку он обсудит с новыми своими хозяевами потом, при личной встрече, когда окажется на Западе. Не сейчас же, по телефону это обсуждать…
Впрочем, отношение Копелева к этомупредателю,как он его называет, определилось сразу, ещё до того, как тот произнёс эту, окончательно его разоблачившую реплику:…
Он был причастен к заповедным государственным тайнам и выдавал их нашим злейшим врагам. Его необходимо изобличить, и я должен участвовать в этом.
(Там же)
И не только сейчас, когда предатель ещё гуляет на свободе и его ещё только предстоит изобличить, но и потом, когда он уже арестован и начальство требует все новых и новых подтверждений его вины, Копелев, продолжая помогать следователям, стиль работы которых испытал на собственной шкуре, не испытывает по этому поводу никакого морального дискомфорта….
Работали мы напряжённо. В иные сутки я спал не больше четырех часов…
Вскоре Абрам Менделевич сказал, что он уже арестован и я должен составить вопросник для следователя, такой, чтобы в ответах обязательно были произнесены те же слова, которые звучали в разговорах с посольством. Нужны были все те же простые слова «звонил», «говорил», «работа»… Абрам Менделевич и Анатолий с магнитофоном пристроились по соседству от следовательского кабинета, а маленький пьезомикрофон установили неприметно на столе следователя. В тот же день они принесли записи.
Анатолий рассказывал:
– Обыкновенный пижон. И чего ему не хватало?! Должен был ехать в Канаду, работать в посольстве на ответственной должности. А полез в шпионы. Засранец! Теперь и шлепнуть могут.
Абрам Менделевич был возбуждён.
– Это просто ужасно! Ведь обыкновенный, наш советский парень. Как говорится – из хорошей семьи. Отец – член партии, на крупной работе, где-то в министерстве. И мать тоже, кажется, в партии. Сам был в школе отличником, активным комсомольцем. Приняли в дипломатическую школу, в армию не взяли. Там вступил в партию. Потом работал в МИДе. Ему доверяли. Ездил за границу. И вот теперь получил крупное назначение – второй советник посольства. Должен был ехать с семьей. Жена – комсомолка, тоже работалав МИДе, двое детей, плюс ещё тёща. И в тот же день, как получил билеты, стал звонить по автоматам в посольство. Узнал где-то случайно об этом Ковале и побежал. Продавалавансом. Рассчитывал, конечно, когда приедет, сразу перебежать, как этот гад Кравченко…
Отчёт о сличении голосов неизвестных А-1, А-2, А-3, А-4 (три разговора с посольством США и один с посольством Канады), неизвестного Б (разговор с женой) с голосом подследственного Иванова занял два больших толстых тома. В них вошли тексты разговоров, подробные описания принципов и методов сличения, были приложены осциллограммы, звуковиды, статистические таблицы, схемы и диаграммы, составленные по контрольным словам.
Подписали отчёт начальник института инженер-полковник В., начальник лаборатории инженер-майор Т. и я – старший научный сотрудник, кандидат наук…
(Там же)
Никакого морального дискомфорта не испытывает по этому поводу и Солженицын, которого Копелев – по-дружески – сразу же подключил к выполнению этого важного государственного задания:…
Подписка о «внесудебной ответственности» не помешала мне в первый же день рассказать обо всем Солженицыну, разумеется, так, чтобы никто не мог подслушать. Он расспрашивал, переспрашивал. Услышав о подписке, нахмурился:
– Ты понимаешь, что это не пустая условность? Не вздумай рассказывать ещё кому-нибудь. В таких делах третий – лишний.
Ни с кем другим я и не собирался говорить об опасной тайне. И ему рассказал не только потому, что абсолютно доверял. Хотя это, разумеется, было очень важно. Но мне были нужны ещё и его математические советы и непосредственная помощь. Требовалось установить, насколько возможны совпадения внешних (явственных по звуковидам) проявлений микроинтонаций и микролада речи у разных людей. Для этого я решил «просмотреть» возможно большее число голосов. Он предложил исследовать не меньше 50, чтобы легче определять процентные данные совпадений и отклонений…
Солженицын разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его «сука», «гад», «блядь» и т. п.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … . .
Мы заканчивали оформление подробного отчёта о первом фоноскопическом опыте установления личности при звукозаписи разговора. Тогда же я составил предварительныйплан исследований, необходимых и для развития фоноскопии, и для возможно более точного определения конкретных условий «узнаваемости» голоса…
В разработке этого плана мне помогал только Солженицын; он снабдил меня математической аргументацией.