Феномен Солженицына
Шрифт:
Это было в совсекретной тихой комнатке на третьем этаже с тяжёлыми занавесями по бокам окна и двери, с неновым диваном и плохоньким ковриком. Мягкое глушило звуки, но звуков почти и не было, потому что магнитные ленты Рубин слушал на наушники…
Надевая наушники, Рубин слушал и слушал роковой разговор с посольством, а потом – представленные ему ещё пять лент с пяти разговоров подозреваемых лиц. То он верилушам, то отчаивался им верить и переходил к фиолетовым извивам звуковидов, напечатанных по всем разговорам. Длинные многометровые бумажные ленты, не помещаясь даже на большом столе, ниспадали белыми скрутками на пол слева и справа. Порывисто брался Рубин за
Рубин был захвачен. Его тёмно-карие глаза казались огненными. Большая нечёсаная чёрная борода была сваляна клочьями, и седой пепел непрерывно куримых трубок и папирос пересыпал бороду, рукава засаленного комбинезона с оторванной пуговицей на обшлаге, стол, ленты, кресло, альбом с образцами.
Рубин переживал сейчас тот загадочный душевный подъём, которого ещё не объяснили физиологи: забыв о печени, о гипертонических болях, освежённым взлетев из изнурительной ночи, не испытывая голода, хотя последнее, что он ел, было печенье за именинным столом вчера, Рубин находился в состоянии того духовного реянья, когда острое зрение выхватывает травинки из песка, когда память готовно отдаёт всё, что отлагалось в ней годами.
(Там же. Стр. 520–521)
Рубин тут противопоставлен Герасимовичу с точностью прямо геометрической.
Герасимович – физик, акустик. И задача, которую ему предлагают решить, как раз по его специальности. А он – отказывается. Нет, говорит, сажать людей в тюрьму – не моя специальность..
Рубин же по специальности – филолог, германист. А задача, которую ему предстоит решить, связана не с филологией и не с германистикой, а как раз с акустикой. А он не то что даже и не заикается о том, что эта задача не по его специальности, а напротив, изо всех сил старается доказать, что именно такова его специальность. Даже новую область акустики готов изобрести – «фоноскопию», нимало не смущаясь тем, что это его изобретение, как дипломатично выражается Герасимович, «свойства весьма нежелательного».
Герасимович – плоть от плоти тех русских интеллигентов, незамысловатый моральный кодекс которых, как на трех китах, зиждился на трех заповедях:
Таких довольно было на Руси:
Семья, работа, музыки немного…
И хоть не все из них молились Богу,
Их скромный мир вращался на оси
Трех заповедей, соблюденных строго:
Трудись.
Не льсти властям.
Не доноси.
(Юлия Нейман)
Рубин, если и слышал об этих трех заповедях (совсем не слышать о них он, надо думать, не мог), то они его не затронули, как-то проскользнули мимо его сознания.
Для Солженицына далеко не последнюю роль тут играет то обстоятельство, что Илларион Павлович Герасимович – русский. А Лев Рубин – еврей.
Эту больную тему мне тоже не обойти. Но пока мы её отложим.
А сейчас я так много внимания уделил противостоянию этих двух персонажей не для того, чтобы осуждать или разоблачать идеи Солженицына, ни даже для того, чтобы полемизировать с ними (это всё – ещё впереди), а только лишь для того, чтобы показать, что именно заранее заданная идея, а не художественный инстинкт, не художественная интуиция, не свободная воля героя, сопротивляющегося диктату автора, становится движителем его сюжета.
Солженицын – не тот автор, у которого герой может взбрыкнуть, «удрать штуку»,
У него все фигуры расставлены, все роли распределены, все персонажи действуют в строгом соответствии с заранее составленным планом, идут туда, куда их направляет автор, неукоснительно подчиняясь его воле.
Рубин в критической ситуации повел себя так, а не иначе, потому что так решил автор. И под это готовое, заранее обдуманное и принятое авторское решение подгоняется психологическая мотивировка, психологическая подоплека этого его поведения, психологическая мотивировка этого его поступка:…
Рубин курил, жуя и сдавливая мундштук папиросы. Его переполняло, разрывало. Разжалованный, обесчещенный – вот понадобился и он! Вот и ему сейчас доведётся посильнопоработать на старуху Историю. Он снова – в строю! Он снова – на защите Мировой Революции!
(Александр Солженицын. В круге первом. М. 2006. Стр. 204–205)
Мотивировка мало сказать – недостоверная, искусственно притянутая за уши, а в описываемой ситуации (особенно в «лекарственном» варианте романа) – просто комическая. Какая может быть связь между заданием разоблачить лоха, решившегося сообщить лечившему его когда-то старику-профессору, что не стоит ему передавать зарубежнымколлегам созданный им противораковый препарат, – и защитой Мировой Революции? Смешно!
Из писателей, ответы которых на анкету в сборнике «Как мы пишем» я цитировал, только один сообщил, что в своей работе он неизменно придерживается заранее составленного плана и что герои создаваемого им произведения никогда не выходят из его авторской воли.
Это был К. А. Федин:…
Перед началом работы я составляю её план. Если пишется рассказ, то на двух, трех листках бумаги я размечаю по главам или частям весь его сюжет. Отдельные эпизоды, коротко записанные, дополняют, иллюстрируют основную разметку. Финальное положение записывается точно, часто заранее устанавливается окончательная редакция последней фразы. План рассказа во время работы меняется редко, мысленно я вижу рассказ совершенно законченным, знаю его общий размер, объем каждой главы. Весь труд сводится к поискам наилучшего словесного выражения уже существующих образов.
(Как мы пишем. Л. 1930. Стр. 178)
Сейчас не вспомню, то ли в какой-то биографии Константина Александровича я это прочел, то ли от него самого услышал (на семинаре, который он вёл у нас в Литературном институте), что родители его хотели, чтоб он стал чертёжником. Вот он им и стал.
Солженицын, как мы знаем, в юности хотел стать (и стал) математиком….
Воскресным утром 22 июня 1941 года с поезда Ростов – Москва на перрон Казанского вокзала сошёл молодой человек. Только теперь, ступив на московскую землю, он, Александр Солженицын, 22-х лет от роду, начал новую жизнь. Сдав последний экзамен на физико-математическом факультете Ростовского университета, он решил расстаться с точными науками и целиком посвятить себя литературе…
Теперь математика нужна ему только ради хлеба насущного. А для души, для заветной цели, нужно полноценное гуманитарное образование. С ранних лет Саня Солженицын мечтал стать писателем.
(Наталья Решетовская. В споре с временем. Воспоминания)
На самом деле математика юному Сане Солженицыну была нужна не только ради хлеба насущного. Она тоже была его, – если не первой, так второй – любовью. И эта любовь не остыла в его душе и много лет спустя, когда он был уже всемирно знаменитым писателем:…