Феномен Солженицына
Шрифт:
Без всякого повода, – видимо, мысленно продолжая какой-то разговор, а потому, как всем нам показалось, совершенно невпопад, но для него самого, наверно, очень логично, – он объявил:
– Если ты уехал в Израиль, – ты мой лучший друг! Но если ты остаёшься здесь, – он погрозил кому-то пальцем, – ты мой злейший враг!
При том, что высказано это было сильно заплетающимся языком и вроде как даже вполне бессвязно, это его кредо по проклятому еврейскому вопросу было им сформулировано с предельной, кристальной ясностью.
А для меня это был, как говорится, момент истины.
Вот так же, наверно, – подумал я, –
Езжайте себе в свой Израиль и живите там счастливо! От души желаю вам всего самого лучшего. Но не суйтесь в наши русские дела! Не лезьте, как сказал Блок Чуковскому, своими грязными одесскими лапами в нашу петербургскую боль!
Вот поэтому-то, – подумал я, – он и не считает себя антисемитом. Он ведь искренне желает добра всем евреям, считающим себя евреями. Ну, а что касается тех из них, ктополагает себя русскими, – тут уж извините, подвиньтесь…
Эта моя догадка подтвердилась, когда – однажды – я наткнулся на такое его высказывание:…
Израиль сейчас наш союзник. Насколько нужно бороться с «еврейским» духом нашей интеллигенции, настолько же важно поддержать Израиль.
(Прот. Александр Шмеман. Дневники1973–1983. М. 2007. Стр. 185)
Попалось мне, правда, как-то на глаза и другое его высказывание, по смыслу прямо противоположное этому:…
27 октября 1973 года СОЛЖЕНИЦЫН встретился с известным своими антиобщественными взглядами литератором ИВАНОВЫМ В. В., которому заявил:
«Я считаю выступить своим долгом в защиту САХАРОВА, но так, чтобы это заявление было не только в защиту САХАРОВА, но… поддержать так, чтобы это не носило характер поддержки Израиля».
(Из донесения Председателя Комитета Госбезопасности Ю. В. Андропова Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу. Кремлевский самосуд. Секретные документы политбюро о писателе А. Солженицыне. М. 1994)
Но это его высказывание, как я понял, было тактическим. Не хотел он в тот момент по каким-то своим соображениям высказываться в поддержку политики «израильских агрессоров». Что же касается первого, то оно было отнюдь не тактическим, а глубоко продуманным, выношенным,стратегическим.Я бы даже сказалмировоззренческим.
В другой раз он высказался на эту тему ещё яснее, ещё определённее:…
…Нам ещё придётся воевать за Россию и не исключено, что с оружием в руках… Вы понимаете наше положение при возможной войне? Мы не можем стать ни на одну, ни на другую сторону. Потому что коммунисты – безнадёжны. Ничего с их стороны нельзя ожидать. А с другой стороны – мировое еврейство. Представьте себе хребет. Мы идём по хребту, справа – коммунисты, слева – мировое еврейство. Ни одно, ни другое нам не подходит. Я говорю «мировое еврейство» не в расовом смысле, потому что есть такие евреи, как, например, Наум Коржавин, которые очень любят Россию. И есть такие дворяне, как Андрей Синявский, которые являются ненавистниками России и последними мерзавцами. Я говорю о мировом еврействе как о мировоззрении. Мировое еврейство или, если хотите, феврализм. Это то же самое. Так что в случае войны мы не можем быть ни на одной стороне, ни на другой.
(Николай Казанцев. Монархическая карта Солженицына)
Эта его оговорка насчёт того, что о мировом еврействе он говорит «не в расовом смысле», подтвержденная ссылкой на коренного русака, но «мерзавца» Синявского и любящего Россию еврея Коржавина, как мне тогда
Мне даже тогда показалось, что у него и впрямь есть для этого кое-какие основания.
Придя к такому заключению, я был уверен, что теперь он мне открылсявесь,что после этого«момента истины»вряд ли уже откроется мне в Александре Исаевиче ещё что-то новое, чего я о нем не знаю.
И как же я был наивен! *
В то, что его отношение к «мировому еврейству» не имеет ничего общего с расизмом, с вульгарным, «зоологическим» антисемитизмом, я ещё готов был поверить. Непонятно мне тут было только одно: почему евреи занимают в его сознании такое непомерно огромное место?
Что-то всё-таки в этом было ненормальное.
И вот – «Двести лет вместе».
Прочитав сперва первый, а потом и второй том этого сочинения, я подумал, что участвовать в его обсуждении ни за что не стану. Что тут обсуждать? Всё ясно. Охотников поучаствовать наверняка и без меня найдётся немало. Ну, а как только я представил себе, сколько пошлостей будет высказано в неизбежной дискуссии, – что с той, что с другой стороны, – тут меня и вовсе затошнило. (Теперь, задним числом, могу сказать, что тошнило не зря).
В общем, я твердо решил на этот раз промолчать.
Но – не удержался.
А не удержался по причине, которая многим наверняка покажется не самой серьёзной. Отчасти даже странной.
Главным толчком, заставившим меня всё-таки откликнуться на этот двухтомный солженицынский труд, были те несколько страниц, которые А. И. уделил в этом своём «исследовании» Александру Галичу.
Но тут нужна некоторая предыстория.
Лет сорок тому назад Саша Галич был Александром Исаевичем смертельно обижен. Он всей душой рвался с ним познакомиться. И были общие знакомые, которые готовы были его с Солженицыным свести. И был даже случай: Саша тогда жил в Жуковке (снимал там дачу) неподалёку от дачи Ростроповича, где обитал Солженицын.
Но Александр Исаевич знакомиться с Сашей решительно отказался. И выразил свой отказ в присущей ему, отнюдь не дипломатической форме.
Отказом этим Саша был уязвлён до глубины души. В разговорах со мной (наверняка не только со мной) он постоянно возвращался к этой больной теме, всякий раз страдальчески повторяя: «Но почему?! Почему?!»
Вопрос был законный: оба они были тогда по одну сторону баррикад. По мнению Галича им было что обсудить друг с другом. Ну и, конечно, хотелось ему непосредственно от самого Александра Исаевича услышать, что тот думает о его песнях.
Я на эти Сашины вопросы обычно отвечал в том духе, что ладно, мол, не переживай: он такой особенный человек, у него вся жизнь по секундам рассчитана. Но на самом деле (Саше я об этом не говорил), мне казалось, что я понимаю главную причину этого нежелания А. И. знакомиться, а тем более сближаться с Галичем.
Саша был пижон. Он обожал нарядно одеваться, любил хорошо жить, у него была красивая квартира, забитая антикварной мебелью. Александру Исаевичу все это было не то что противопоказано, а прямо-таки ненавистно. Он, например (об этом с упоением рассказывал мне наш «связной» Юрка), очень любил яичницу, но не позволял себе покупать диетические яйца по рубль тридцать, старался всякий раз, когда попадались, закупить дешевые – по 90 копеек.