Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы

Власова Ольга Викторовна

Галлюцинирующий человек может лишь наблюдать свой мир как физически видимый, как непосредственное бытие-присутствие (Anwesendsein). Он не способен понять различия между тем, что присутствует, и тем, что отсутствует, а потому не может свободно существовать в мире. Как следствие, больной ощущает отъезд друга только как навязчивое присутствие чего-либо, в данном случае солнца, но пережить отсутствия друга не способен. Существование в этом случае раскрывается не в отсутствии, а лишь в присутствии.

Таким образом, экзистенциальный анализ и сформировался под влиянием идей Хайдеггера (например, в работах Бинсвангера и его последователей), и был им же самим скорректирован (на заседаниях Цолликонских семинаров). Примечательно, что основной мишенью критики в последнем случае философ избирает именно метаонтику экзистенциального анализа, что доказывает его своеобразие по сравнению с фундаментальной онтологией.

§ 4. Смысл болезни и исторические a priori у раннего Мишеля Фуко

Наиболее творческим и продуктивным переосмысление идей феноменологической психиатрии и экзистенциального

анализа оказалось в работах Мишеля Фуко.

Психология и психиатрия привлекают Фуко уже в студенческие времена. У истоков этого интереса стоит Жорж Гюздорф, который в 1946-47 гг. вместе с Жоржем Домезоном читает на курсе Фуко психопатологию. Но центральной фигурой, благодаря которой Фуко входит в пространство психиатрии, становится Жаклин Вердо. Вердо по предложению Андре Омбредана переводит с немецкого работу Куна «Феноменология маски» [1319] , а чуть позже Омбредан предлагает ей для перевода работу Бинсвангера «Сон и существование». Любопытно, что и Кун, и Бинсвангер были тогда практически неизвестны во Франции, и с этой работы должно было начаться знакомство французов с экзистенциальным анализом. Поскольку статья была насыщена философской терминологией, Вердо просит помощи у Фуко, который соглашается выступить консультантом перевода и написать к нему предисловие. И в 1954 г. перевод вместе с предисловием выходит в издательстве «Descl'ee de Brouwer» в серии «Антропологические тексты и этюды».

1319

Kuhn R. Ph'enom'enologie du masque: `a travers le test de Rorschach / Trad. J. Verdeaux. Pr'ef. de G. Bachelard. P.: Descl'ee de Brouwer, 1957.

Уместно вспомнить высказывание самого Фуко о том влиянии, которое оказала на него экзистенциально-феноменологическая психиатрия: «Ознакомление с тем, что назвали „экзистенциальным психоанализом“ и „феноменологической психиатрией“, имело для меня большое значение в период работы в психиатрических клиниках; в этих доктринах я искал некоторый противовес, нечто отличное от традиционных схем психиатрической точки зрения. Сыграли большую роль, несомненно, превосходные описания безумия как фундаментального, единственного в своем роде, ни с чем не сопоставимого опыта. ‹…› экзистенциальный анализ помог нам выделить и отчетливее очертить то, что было тяжелым и гнетущим в точке зрения и системе знания академической психиатрии» [1320] .

1320

Беседа с Мишелем Фуко // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 2 / Пер. с фр. И. Окуневой. Под ред. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2005. С. 235.

Начнем хотя бы с того, что центральная идея «Истории безумия» – историческая эпистемология безумия – никогда не только бы не появилась, но и не смогла бы быть осуществима, если бы наука о психических расстройствах не прошла этапа феноменологической психиатрии. Она была необходима для самой возможности проблематизации безумия, – подхода, который для исторической эпистемологии является отправным. Для того чтобы заговорить о безумии так, как это сделал Фуко, чтобы попытаться разгадать в нем игру общественных институций и, наконец, чтобы воспользоваться безумием как инструментом, благодаря которому можно выйти далеко за пределы принятых и обозначенных наукой методов и установок, сначала психиатрии нужно было показать, что безумие является не просто регрессией и деградацией, но обладает и своей специфической сущностью. Именно этот шаг сделали феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ.

В своем «Введении» к работе Бинсвангера Фуко сталкивает между собой психоанализ и феноменологию и говорит о недостаточности одностороннего (чисто психоаналитического или чисто феноменологического) подхода к сновидениям: психоанализ ищет за сновидением скрытый смысл и не интересуется способом его явленности спящему, гуссерлианская феноменология же в противоположность ему исследует смысловую активность спящего, но не касается выразительных структур сновидения, на которых оно базируется.

Сам план говорения, как считает философ, не замеченный ни в психоанализе, ни в феноменологии, в полной мере исследуется только в экзистенциальном анализе. Сновидение при этом становится манифестацией души в «антропологическом опыте трансцендирования», а выражение само объективируется «в сущностных структурах обозначения». Он пишет о Бинсвангере: «Он устанавливает конкретный путь анализа по направлению к фундаментальным формам существования: анализ сновидения не ограничивается уровнем герменевтики символа, но, отталкиваясь от внешней интерпретации, имеющей порядок дешифровки, он способен, не пренебрегая философией, достичь постижения сущностных структур» [1321] . Именно поэтому, как считает Фуко, обращение к сновидениям чрезвычайно важно для антропологического исследования. Анализируя статус сновидений в Древней Греции, он подчеркивает, что сновидение в противоположность его трактовке в психоанализе не рассказывает индивидуальную историю человека, но предсказывает его будущее, его судьбу. И в предложенной им интерпретации сновидения как связности существования, свободы и судьбы человека, уже заметен отзвук Бинсвангеровых a priori, а также первый луч будущей исторической эпистемологии.

1321

Foucault M. Introduction… P. 96.

Но, опираясь на Бинсвангера, Фуко тем не менее не ограничивается лишь критикой его идей. На первых же страницах своего «Введения» Фуко отмечает, что вопреки распространенной

стратегии написания предисловий не собирается шаг за шагом идти за Бинсвангером, и обещает, что определить местоположение экзистенциального анализа в пространстве современной рефлексии о человеке постарается в другой работе. «Следующая работа, – пишет он, – попытается представить экзистенциальный анализ в контексте развития современной рефлексии о человеке; там, следуя изгибам феноменологии антропологии, мы попытаемся показать, какие основания стоят за конкретной рефлексией о человеке» [1322] . Настоящая работа же служит одной-единственной цели – представить форму анализа, не ограничивающуюся ни философией, ни психологией и развертывающуюся как фундаментальная область по отношению к конкретному, экспериментальному и объективному знанию. В центре этого знания, по мнению Фуко, стоит человеческое бытие. Подобная установка помогает преодолеть «психологический позитивизм» и выйти за пределы понимания человека как homo natura. Беря за основание аналитику существования, он описывает человеческое бытие как конкретное содержание трансцендентальной структуры Dasein, и основным вопросом работы становится вопрос о том, являются ли формы человеческого существования единственным способом постижения человека.

1322

Ibid. P. 93.

Примечательно, что философ не избирает путь «от истоков» и не пытается вывести экзистенциальный анализ Бинсвангера исходя из фундаментальной онтологии Хайдеггера, но признает самостоятельность этого проекта. «Обращение к более или менее хайдеггерианской философии, – пишет он, – не является здесь обязательным обрядом инициации, открывающим доступ к тайному смыслу Dasein-анализа. Философские проблемы возникают в нем самом, но не предшествуют ему» [1323] .

Как истинный последователь экзистенциального анализа Фуко заявляет, что в центре антропологических исследований стоит человеческий «факт», причем факт не как объективная часть естественного мира, но как реальное содержание существования. По этим причинам он определяет антропологию как науку фактов, основанную на точном исследовании бытия-в-мире. Выступая против разделения антропологии и онтологии, он постулирует первенство рефлексии о конкретном, поскольку антропологический анализ конкретных форм существования, на его взгляд, привносит в любую онтологическую рефлексию динамический элемент. Экзистенциальный анализ, по мнению Фуко, как раз и указывает на конкретное существование, его развитие и историческое содержание. Через анализ структур индивидуального существования и составляющих существование антропологических форм он обращается к его онтологическим условиям. Поэтому антропология признается им своего рода «пропедевтикой» любой рефлексии о природе бытия и существования.

1323

Ibid. P. 95–96.

При прочтении «Введения», при обращении к самой концепции экзистенциального анализа и центральной для Фуко категории экзистенциально-априорных форм существования не возникает никакого сомнения, что Бинсвангер стал для него той призмой, через которую им были восприняты антропология Канта и фундаментальная онтология Хайдеггера. Его Хайдеггер – это во многом Хайдеггер Бинсвангера. Почерк Бинсвангера в написанном Фуко тексте можно определить невооруженным глазом: он, так же, как и основатель экзистенциального анализа, понимает Dasein прежде всего как человеческую экзистенцию. На взгляд мыслителя, антропология как проект помещает значимое содержание человека в контекст онтологической рефлексии и показывает, как анализ человеческого бытия может взаимодействовать с аналитикой существования. Экзистенциальный анализ, по его мнению, благодаря анализу структур конкретного существования постоянно переходит от антропологических форм к онтологическим условиям, и в этом его основная заслуга [1324] . Фуко с проницательностью великого философа подмечает стержень экзистенциального анализа: «Не может быть ничего более ошибочного, чем увидеть в исследованиях Бинсвангера „приложение“ концепта и методов философии существования к „данным“ клинического опыта. Речь у него идет о том, чтобы при встрече с конкретным индивидом определить ту точку, в которой происходит соединение форм и условий существования. Так же, как антропология не приемлет никакого стремления разделить философию и психологию, экзистенциальный анализ Бинсвангера избегает всякого априорного различия между онтологией и антропологией» [1325] .

1324

Примечательно, что Фуко ставит онтологически-антропологический переход в заслугу экзистенциальному анализу, Хайдеггер же назовет этот центральный элемент его основной ошибкой.

1325

Ibid. P. 95.

Эта идея Бинсвангера и лежит в основе экзистенциального анализа, в основе характерной для него антропологизации фундаментальной онтологии Хайдеггера, которая не раз отмечалась самим Хайдеггером и, начиная с весьма меткого замечания Х. Кунца, стала описываться как «продуктивная ошибка». Только «истинный бинсвангерианец», каковым тогда и был Фуко, мог сказать, что «человеческое бытие [Menschsein] представляет собой в конечном счете лишь действительное и конкретное содержание того, что онтология анализирует как трансцендентальную структуру Dasein – присутствия в мире…» [1326] .

1326

Ibid. P. 94.