Феноменология духа

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

А так как этот средний термин определяется как внешнее выражение, которое в то же время принято обратно во Внутреннее, то его наличное бытие не ограничивается непосредственным органом действования, скорее он есть ничего не осуществляющее движение и форма лица и внешнего облика вообще. Эти черты и их движение, согласно этому понятию, суть скрытое, остающееся в индивиде действование, а по отношению индивида к действительному действованию — собственный контроль и наблюдение за ним, внешнее проявление как рефлексия о действительном внешнем проявлении. — Индивид потому не безмолвствует по поводу своего внешнего действования, совершая его, что он при этом одновременно рефлектирован в себя и внешне проявляет эту рефлектированность в себя; это теоретическое действование или разговор индивида об этом с самим собой доходит и до слуха других, ибо сам этот разговор есть внешнее проявление.

[2. Многозначность этого значения.] — Итак, на этом внутреннем, которое в своем внешнем проявлении остается внутренним, наблюдается рефлектированность индивида из его действительности; «посмотрим же, как обстоит дело с необходимостью, которая установлена в этом единстве. — Эта рефлектированность отличается прежде всего от самого действия, и, следовательно, может быть чем — то иным и может приниматься за нечто иное, чем она есть; по лицу человека видно, придает ли он серьезное значение тому, что говорит или делает. — Но и обратно, то, что должно быть выражением внутреннего, есть в то же время сущее выражение и потому само подпадает под определение бытия, которое абсолютно случайно для обладающей самосознанием сущности. Поэтому оно, конечно, есть выражение,

но вместе с тем выражение в смысле знака, так что для выражаемого содержания характер того, с помощью чего выражается внутреннее, совершенно безразличен. Внутреннее в этом проявлении, можно сказать, есть невидимое, которое видимо, но это внутреннее не связано с этим проявлением; оно в такой же мере может проявляться в чем — нибудь другом, как и какое — нибудь другое внутреннее может проявиться в этом же. — Лихтенберг поэтому прав, когда говорит: «Допустим, что физиогномист уловил однажды человека, но достаточно последнему принять твердое решение, чтобы опять сделаться непостижимым на тысячелетия» ²⁴. — Подобно тому как в вышеприведенном отношении данные обстоятельства обладали некоторым бытием, из которого индивидуальность брала себе то, что могла и хотела взять, либо подчиняясь ему, либо преобразовывая его, и на основании которого в нем не содержалось необходимости и сущности индивидуальности, — точно так же и здесь являющееся непосредственное бытие индивидуальности есть такое бытие, которое либо выражает ее рефлектированность из действительности и ее внутри — себя — бытие, либо есть для нее только знак, безразличный к обозначаемому и потому поистине ничего не обозначающий; непосредственное бытие для индивидуальности в такой же мере есть ее лицо, как и ее маска, которую она может снять. — Индивидуальность пронизывает свой облик, движется, говорит в нем; но это наличное бытие в целом точно так же в качестве некоторого бытия, безразличного к воле и деятельности, выходит за свои пределы; индивидуальность уничтожает в нем то значение, какое оно имело прежде, т. е. то, что она имеет свою рефлектированность в себя или свою истинную сущность в нем, и наоборот, скорее вкладывает последнюю в волю и в действие.

Индивидуальность отказывается от той рефлектированности. в себя, которая выражена в чертах [лица], и вкладывает свою сущность в произведение. Тут она вступает в противоречие с тем отношением, которое устанавливается инстинктом разума, занимающимся наблюдением индивидуальности, обладающей самосознанием, касательно того, что должно быть ее внутренним и внешним. Эта точка зрения приводит нас к собственной мысли, которая лежит в основе физиогномической, — если угодно, — науки. Противоположность, на которую наталкивается это наблюдение, по форме своей есть противоположность практического и теоретического, и то и другое установлено именно внутри самого практического, — противоположность индивидуальности, осуществляющейся в поступках (понимая последние в самом общем смысле), и индивидуальности, как она, будучи в этих поступках, в то же время выходит из них, рефлектирует в себя и имеет их своим предметом. Наблюдение воспринимает эту противоположность со стороны того же извращенного отношения, в котором она определяется в явлении. Несущественным внешним оно считает само действие и произведение, — действие и произведение языка ли или какой — нибудь более утвердившейся действительности, существенным же внутренним — внутри — себя — бытие индивидуальности. Из двух сторон, имеющихся в практическом сознании, намерения и действия — мнения о своих поступках и самих этих поступков — наблюдение выбирает первую сторону в качестве истинного внутреннего; последнее должно, мол, иметь свое более или менее несущественное внешнее проявление в действии, а свое истинное внешнее проявление — в своем внешнем облике. Это последнее внешнее проявление есть непосредственное чувственное наличие индивидуального духа: внутренний мир, который следует, мол, считать истинным, есть особенность намерения и единичность для — себя — бытия; то и другое — мнимый (der gemeinte) дух. То, что наблюдение имеет своими предметами, есть, следовательно, мнимое наличное бытие, и в нем оно отыскивает законы.

Непосредственное мнение о мнимом наличии духа есть естественная физиогномика, поспешное суждение о внутренней природе и характере ее облика при первом взгляде на нее. Предмет этого мнения таков, что к самой его сущности относится то, чтобы быть поистине чем — то иным, нежели только чувственное непосредственное бытие. Правда, в чувственном наличествует именно эта рефлектированность из него в — себя, именно видимое как видимое невидимого есть предмет наблюдения. Но именно это чувственное непосредственное наличие есть действительность духа, как она есть только для мнения; и наблюдение возится с этой стороны со своим мнимым наличным бытием, с физиогномикой, почерком, тоном голоса и т. д. — Оно ставит такое наличное бытие в связь именно с таким мнимым внутренним. Не убийца, не вор подлежит распознанию, а способность быть ими; устойчивая абстрактная определенность теряется благодаря этому в конкретной бесконечной определенности единичного индивида, требующей теперь более искусных изображений, нежели такого рода квалификации. Такие искусные изображения, конечно, говорят больше, чем квалификации вроде «убийца», «вор», или «добродушный», «непорочный» и т. д., но они далеко не достаточны для цели, которая ими преследуется; выразить в словах мнимое бытие или единичную индивидуальность, — они столь же не достаточны, как те изображения внешнего облика, которые идут дальше указания на плоский лоб, длинный нос и т. д. Ибо единичный облик, точно так же как и единичное самосознание, в качестве мнимого бытия нельзя выразить в словах. Наука о познании человека, которая имеет в виду мнимого человека, точно так же как и наука физиогномики, которая имеет в виду его мнимую действительность и хочет возвысить до знания бессознательное суждение естественной физиогномики, есть поэтому нечто бесконечное и беспочвенное, что никогда не может достигнуть того, чтобы сказать, что оно «мнит», потому что оно только мнит и его содержание есть только «мнимое».

Законы, которые стремится найти эта наука, суть соотношения обеих этих мнимых сторон, а потому и сами могут быть лишь пустым мнением. И так как предмет этого мнимого знания, которое хлопочет о действительности духа, состоит именно, в том, что дух из своего чувственного наличного бытия рефлектируется в себя и что определенное наличное бытие есть для него равнодушная случайность, — то это знание, найдя свои законы, должно непосредственно 'знать, что ими ничего не сказано, кроме, собственно, чистой болтовни или дается лишь мнение о себе — выражение, истина которого в том, что высказать свое мнение есть то же, что сообщить не суть дела, а только мнение о себе. По содержанию же эти наблюдения не далеки от таких, как: «каждый раз, когда у нас ярмарка, идет дождь», говорит лавочник; «а также каждый раз, когда я сушу белье», говорит хозяйка.

Лихтенберг, который так характеризует физиогномическое наблюдение, говорит еще следующее: «Если бы кто — нибудь сказал: ты поступаешь, правда, как честный человек, но я вижу по твоему лицу, что это — одно притворство и что в душе ты — мошенник, то, наверняка, пока существует мир, на такое заявление каждый честный человек будет отвечать оплеухой» ²⁵. — Этот ответ потому попадает в цель, что он опровергает первую предпосылку такой науки о мнимом, а именно, будто действительность человека есть его лицо и т. д. — Истинное бытие человека, напротив, есть его действие; в последнем индивидуальность действительна, и оно — то и снимает мнимое с обеих его сторон. Во — первых, [оно снимает] мнимое как телесное покоящееся бытие: в поступках индивидуальность проявляется скорее как негативная сущность, которая есть лишь постольку, поскольку она снимает бытие. Во — вторых, действие снимает неизреченность мнения точно так же и относительно обладающей самосознанием индивидуальности, которая в мнении есть индивидуальность бесконечно определенная и определимая: В совершённом действии эта дурная бесконечность уничтожена. Действие есть нечто просто определенное,

всеобщее, постигаемое в абстракции; действие есть убийство, кража, или благодеяние, подвиг и т. д., и о нем можно сказать, что оно есть. Оно есть «это», и его бытие есть не только знак, но сама суть дела. Оно есть «это», и индивидуальный человек есть то, что есть оно; в простоте «этого» бытия индивидуальный человек есть сущее для других, всеобщая сущность, и перестает быть только мнимой сущностью. Хотя он в этом установлен не как дух, но так как речь должна идти о его бытии как бытии и, с одной стороны, двойное бытие внешнего облика и действия противостоят друг другу, а то и другое должно быть его действительностью, то следует, напротив, в качестве его подлинного бытия утверждать только действие, — не его лицо, которое должно было выражать то, что человек думает относительно своих действий, или то, что думали о том, что он только мог бы делать. Равным образом, так как, с другой стороны, противопоставляют друг другу его произведение и его внутреннюю возможность, способность или намерение, то лишь произведение следует считать его истинной действительностью, хотя бы он сам на этот счет обманывался и, возвратившись в себя из своих действий, мнил, будто в этом внутреннем он есть некоторое «иное», чем на самом деле. Индивидуальность, которая вверяет себя предметной стихии, переходя в произведение, тем самым обрекает себя, конечно, на изменения и извращения. Но характер действия именно тем и определяется, будет ли оно действительным бытием, которое устоит, или оно будет только мнимым произведением, которое, будучи внутренне ничтожным, пропадет. Предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть, т. р. есть ли оно, или не есть ли оно ничто. — Расчленение этого бытия на намерения и подобные тонкости, вследствие чего действительный человек, т. е. его действие, должен быть для объяснения снова отослан назад в мнимое бытие, какие бы особые намерения он сам ни создавал себе относительно своей действительности, — должны быть предоставлены праздному мнению; эта праздность, если она хочет свою бездеятельную мудрость обратить в произведение, отрицать разумный характер у совершающего поступки и таким образом дурно с ним поступить, желая объявить бытием его не действие, а скорее лицо и черты [лица], должна опасаться вышеупомянутого ответа, который показывает ей, что лицо есть не в себе — [бытие], а скорее может быть предметом воздействия (der Behandlung).

[3. Френология.] — Если мы посмотрим теперь на круг доступных наблюдению отношений обладающей самосознанием индивидуальности к ее внешнему проявлению вообще, то остается одно отношение, которое наблюдение еще должно сделать своим предметом. В психологии — это внешняя действительность вещей, которая должна иметь свой сознающий себя противообраз в духе и должна дать о духе понятие. В физиогномике, напротив, дух должен познаваться в своем собственном внешнем проявлении как в некотором бытии, которое есть, мол, язык — видимая невидимость его сущности. Остается еще определение той стороны действительности, с которой индивидуальность выражает свою сущность в своей непосредственной устойчивой, всецело налично сущей действительности. — Это отношение отличается, следовательно, от физиогномического тем, что последнее есть говорящее наличие индивида, который в своем внешнем проявлении, состоящем в совершении поступков, воспроизводит в то же время реф — лектирующееся в себя и рассматривающее себя внешнее проявление, которое само есть движение, покоящиеся черты [лица], которые сами по существу суть некоторое опосредствованное бытие. Но в определении, которое еще подлежит рассмотрению, внешнее есть, наконец, некоторая совершенно покоящаяся действительность, которая в самой себе не есть говорящий знак, а проявляется для себя отдельно от обладающего самосознанием движения и существует в качестве простой вещи.

[(а) Череп как внешняя действительность духа.] — Прежде всего, что касается соотношения внутреннего с этим его внешним, то ясно, что его, видимо, надо понимать как отношение причинной связи, так как соотношение одного в — себе — сущего с другим в — себе — сущим как соотношение необходимое есть отношение причинной связи.

Далее, для того, чтобы духовная индивидуальность оказывала воздействие на тело, она сама как причина должна быть телесной. Но то телесное, в котором эта индивидуальность выступает как причина, есть орган, однако не орган действования по отношению к внешней действительности, а орган действования сущности, обладающей самосознанием, внутри себя самой, вовне же — лишь по отношению к своему телу; не сразу можно усмотреть, что за органы это могут быть. Если бы речь шла только об органах вообще, то сразу пришел бы на ум орган труда вообще, а также орган полового влечения и т. д. Однако такие органы следует рассматривать как орудия или как члены тела, которые дух как один крайний термин имеет в виде среднего термина по отношению к другому крайнему термину, представляющему собой внешний предмет. Здесь же имеется в виду орган, в котором индивид, обладающий самосознанием, сохраняется для себя как крайний термин по отношению к своей собственной, ему противоположной действительности, не обращаясь вместе с тем вовне, а рефлектируясь в своей деятельности, орган, у которого сторона бытия не, есть бытие для другого. В физиогномическом соотношении, правда, орган также рассматривается как наличное бытие, рефлектирующее в себя и истолковывающее действование; но это бытие есть предметное бытие, и в результате физиогномического наблюдения получается, что самосознание противостоит именно этой своей действительности как чему — то безразличному. Это безразличие исчезает оттого, что сама эта рефлектированность в себя оказывает воздействие; благодаря этому указанное наличное бытие сохраняет необходимое соотношение с ней; но для того, чтобы она могла оказывать воздействие на наличное бытие, она сама должна обладать некоторым бытием, но не предметным в собственном смысле, и она — то и должна быть указана в качестве этого органа.

В обыденной жизни считают, например, что гнев как такого рода внутреннее действование помещается в печени. Платон²⁶ приписывает печени даже нечто более высокое, что, По мнению некоторых, есть даже самое высокое, а именно прорицание или дар провозглашать святое и вечное, не прибегая к помощи разума. Но движение, которое имеется у индивида — в печени, сердце и т. д., нельзя рассматривать как движение индивида, целиком рефлек — гированное в себя, а скорее оно заложено ему уже в тело и обладает животным Наличным бытием, обращенным наружу к внешнему проявлению.

Нервная система, напротив того, есть непосредственный покой органического в его движении. Хотя сами нервы опять — таки суть органы сознания, уже погруженного в своем направлении вовне, но головной и спинной мозг можно рассматривать как пребывающую внутри себя — не предметную и не выходящую также наружу — непосредственную наличность самосознания. Поскольку момент бытия, которым располагает этот орган, есть бытие для другого, наличное бытие, он есть мертвое бытие, уже не наличность самосознания. Но это бытие внутри себя самого, согласно своему понятию, есть текучесть, в которой непосредственно растворяются образующиеся в ней круги и ни одно различие не выражается как сущее различие. Между тем, подобно тому, как сам дух не есть нечто абстрактно — простое, а есть система движений, в которой он различает себя в моментах, но в самом этом различении остается свободным, и подобно тому, как он вообще расчленяет свое тело по различным отправлениям и каждую отдельную часть тела определяет только для одного отправления, — точно так же можно представить себе и то, что текучее бытие его вну — три — себя—бытия есть бытие расчлененное; и по — видимому, его так и нужно представлять, потому что рефлектированное в себя бытие духа в головном мозгу само, в свою очередь, есть только средний термин его чистой сущности и его телесного расчленения, средний термин, который в свою очередь должен тем самым иметь у себя [нечто] от природы обоих и, следовательно, со стороны последней — также сущее расчленение.