Феноменология духа
Шрифт:
Моральное сознание не может отказаться от блаженства и устранить этот момент из своей абсолютной цели. Цель, выраженная чистым долгом, по существу заключает в себе «это» единичное самосознание; индивидуальное убеждение и знание о нем составляли абсолютный момент моральности. Этот момент в опред — меченной цели, в исполненном долге есть единичное сознание, созерцающее себя претворенным в действительность, иначе говоря, есть наслаждение, которое в силу этого содержится хотя и не непосредственно в понятии моральности, рассматриваемой как образ мыслей, но в понятии претворения ее в действительность. Но тем самым наслаждение заключается и в моральности как образе мыслей; ибо этот последний направлен не на то, чтобы оставаться образом мыслей в противоположность образу действия, а на то, чтобы совершать поступки и претворять себя в действительность. Цель, выраженная как целое вместе с сознанием ее моментов, состоит, следовательно, в том, чтобы исполненный долг в такой же мере был чисто моральным поступком, как и реализованной индивидуальностью, и чтобы природа как сторона единичности по отношению к абстрактной цели составляла одно с этой последней. — Насколько необходим опыт относительно дисгармонии обеих сторон в силу того, что природа свободна, настолько
Указанный первый опыт и этот постулат — не единственный постулат, а открывает для себя целый круг постулатов. Именно природа есть не только этот совершенно свободный внешний модус, в котором, как в чистом предмете, сознание должно было бы реализовать свою цель. Сознанию самому по существу присуще быть таким сознанием, для которого есть это другое свободное действительное, т. е. оно само есть нечто случайное и природное. Эта природа, которая для него есть его природа, есть чувственность, которая в формах проявления воли, в виде побуждений и склонностей, имеет для себя собственную определенную существенность или единичные цели и, следовательно, противоположна чистой воле и ее чистым целям. Но в противоположность этому противоположению сущность для чистого сознания есть, напротив, соотношение чувственности с ним, ее абсолютное единство с ним. Оба, чистое мышление и чувственность сознания, суть в себе одно сознание, и чистое мышление есть именно то, для которого и в котором существует чистое единство; но для него как сознания существует эта противоположность его самого и побуждений. В этом конфликте разума и чувственности для разума сущность состоит в том, чтобы конфликт разрешился и чтобы в результате получилось то единство обоих, которое есть не упомянутое первоначальное единство, состоящее в том, что оба суть в одном индивиде, а такое единство, которое проистекает из ставшей уже известной противоположности обоих. Лишь такое единство есть действительная моральность, ибо в нем содержится противоположность, благодаря которой самость есть сознание, или лишь она есть действительное, и на деле самость и в то же время всеобщее; иными словами, в этом выражено то опосредствование, которое, как мы видели, существенно для моральности. Так как из этих двух моментов противоположности чувственность есть просто инобытие или негативное, а чистое мышление о долге есть сущность, в которой ни от чего нельзя отказаться, то, по — видимому, полученное единство может быть осуществлено только путем снятия чувственности. Но так как чувственность сама есть момент этого становления, момент действительности, то для обозначения единства придется прежде всего довольствоваться выражением, что чувственность находится в соответствии с моральностью. — Это единство есть равным образом постулированное бытие, у него нет наличного бытия; ибо то, что имеет наличное бытие, есть сознание, или противоположность чувственности и чистого сознания. Но в то же время это единство не есть некоторое в — себе [-бытие], подобно первому постулату, в котором одну сторону составляет свободная природа, и гармония ее с моральным сознанием находится поэтому вне этого сознания; здесь природа есть та природа, которая имеется в нем самом, и здесь все дело — в моральности как таковой, в гармонии, которая есть собственная гармония действующей самости; сознание поэтому само должно осуществить ее и всегда должно прогрессировать в моральности. Но завершение этого прогресса должно отодвигаться до бесконечности, ибо если бы завершение это действительно наступило, то моральное сознание сняло бы себя. Ибо моральность есть моральное сознание лишь как негативная сущность, для чистого долга которой чувственность имеет только некоторое негативное значение, есть только несоответствие. Но в гармонии исчезает моральность как сознание или ее действительность, подобно тому как в моральном сознании или действительности исчезает ее гармония. Поэтому действительно достигнуть завершения нельзя, а можно только мыслить его как абсолютную задачу, т. е. как такую, которая так и остается задачей. В то же время, однако, ее содержание следует мыслить как такое, которое должно было бы просто быть и не оставаться задачей; допустим, что в этой предельной цели сознание представляют себе совершенно снятым, либо не снятым; как, собственно говоря, быть в таком случае, этого нельзя уже отчетливо различить в темной дали бесконечности, куда именно вследствие этого нужно отодвинуть достижение предельной цели. Собственно, следовало бы сказать, что нет надобности интересоваться определенным представлением и нет надобности доискиваться его, потому что это ведет к противоречиям — к противоречию задачи, которая должна оставаться задачей и все же должна быть выполнена, к противоречию моральности, которая более не должна быть сознанием, не должна быть действительной. Но от того соображения, что завершенная моральность содержит противоречие, пострадала бы святость моральной существенности, и абсолютный долг показался бы чем — то недействительным.
Первым постулатом была гармония моральности и предметной природы, конечная цель мира-, вторым — гармония моральности и — чувственной воли, конечная цель самосознания как такового; первый постулат, следовательно, есть гармония в форме в — себе — бытия, второй — в форме для — себя — бытия. Связывает же обе эти мысленные крайние конечные цели движение самого совершения действительных поступков как посредствующее звено. Они суть гармонии, моменты которых в своей абстрактной различенности еще не превратились в предметы; это совершается в действительности, где стороны в собственном сознании выступают каждая как дру^ гая сторона другой. Возникающие в силу этого постулаты, подобно тому как прежде они содержали только разделенные гармонии, в себе сущие и для себя сущие, теперь содержат гармонии
[2. Божественный законодатель и несовершенное моральное самосознание.] — Моральное сознание как простое знание и желание чистого долга соотнесено в поступках с предметом, противоположным простоте этого сознания, с действительностью многообразного случая, и в силу этого обладает многообразным моральным отношением. Здесь возникает по содержанию много законов вообще, а по форме — противоречивые силы знающего сознания и бессознательного. — Что касается прежде всего многих обязанностей, то для морального сознания вообще значение в них имеет только чистый долг; многие обязанности как многие суть определенные обязанности и как таковые они поэтому для морального сознания не составляют ничего святого. Но в то же время, будучи необходимыми благодаря понятию совершения поступков, которое заключает в себе многообразную действительность и поэтому — многообразное моральное отношение, они должны рассматриваться как в себе и для себя сущие. Так как, далее, они могут быть только в одном моральном сознании, то они суть в то же время в некотором ином сознании, а не в том, для которого только чистый долг как чистый есть в себе и для себя и священный.
Итак, постулировано, что есть некоторое иное сознание, которое освящает их или которое знает и желает их как обязанности. Первое сознание содержит чистый долг безразлично ко всякому определенному содержанию, и долг есть лишь это равнодушие к содержанию. Но другое сознание заключает в себе столь же существенное отношение к поступкам и необходимость определенного содержания; так как для него обязанности имеют значение как определенные обязанности, то тем самым для него содержание как таковое столь же существенно, как и форма, в силу которой содержание есть долг. Это сознание, следовательно, есть такое сознание, в котором всеобщее и особенное составляют одно, его понятие, стало быть, то же, что понятие гармонии моральности и счастья. Ибо эта противоположность в такой же мере выражает отделение равного себе самому морального сознания от действительности, которая как многоразличное бытие вступает в конфликт с простой сущностью долга. Но если первый постулат выражает лишь сущую гармонию моральности и природы, потому что природа в нем есть это негативное самосознания, момент бытия, то теперь, напротив, это в — себе [-бытие] по существу установлено как сознание. Ибо сущее имеет теперь форму содержания долга, или: оно есть определенность в определенном долге. В — себе [-бытие], следовательно, есть единство, таких существенностей, которые, будучи простыми, суть существенности мышления и потому суть только в одном сознании. Это последнее, таким образом, отныне — некий господин и властелин мира, который создает гармонию моральности и счастья и в то же время освящает обязанности в их множественности. Последнее обстоятельство означает лишь, что для сознания чистого долга непосредственно не может быть священным определенный долг; но так как определенный долг в равной мере необходим для совершения действительных поступков, которое есть определенное действование, то его необходимость относится не к указанному сознанию, а к некоторому иному сознанию, которое тем самым есть опосредствующее сознание определенного и чистого долга и является основанием того, что первый также обладает значимостью.
Но в действительном поступке сознание ведет себя как «эта» самость, как некоторое совершенно единичное; оно направлено на действительность как таковую и имеет ее своей целью; ибо оно проявляет волю к осуществлению. Таким образом, долг вообще оказывается вне сознания в некоторой иной сущности, которая есть сознание и священный законодатель чистого долга. Для того, кто совершает поступки, именно потому, что он совершает поступки, непосредственно имеет значение «иное» чистого долга; последний, стало быть, есть содержание некоторого иного сознания и лишь черея посредство [чего — то], а именно в этом последнем; он священен для совершающего поступки.
Так как этим установлено, что значимость долга как того, что священно в себе и для себя, оказывается вне действительного сознания, то последнее как несовершенное моральное сознание благодаря этому вообще находится по одну сторону. Как с точки зрения знания оно знает себя, следовательно, как такое, знание и убеждение которого несовершенно и случайно, так и с точки зрения своей воли оно знает себя как такое, цели которого находятся под воздействием чувственности. В силу своей недостойности оно не может, поэтому, считать счастье необходимым, а видит в нем нечто случайное и может ожидать его только как милости.
Но хотя действительность его и несовершенна, однако для его чистой воли и знания долг имеет значение сущности; в понятии, поскольку оно противоположно реальности, или в мышлении, моральное сознание, стало быть, совершенно. Но абсолютная сущность есть именно это мысленное и постулированное но ту сторону действительности; она поэтому есть мысль, в которой морально несовершенное знание и проявление воли имеют значение совершенного и тем самым, так как эта сущность считает их важными, она наделяет счастьем по достоинству, а именно согласно приписываемой им заслуге.
[3. Моральный мир как представление.] — Мировоззрение на этом завершено; ибо в понятии морального самосознания обе стороны, чистый долг и действительность, установлены в одном единстве, и в силу этого и та и другая сторона установлены не как в себе и для себя сущие, а как моменты, т. е. как снятые. Это открывается сознанию в последней части морального мировоззрения; а именно, оно помещает чистый долг в иную сущность, нежели оно само, т. е. оно устанавливает его, с одной стороны, как нечто представленное, а с другой стороны, как нечто такое, что отличается от того, что обладает значимостью в себе и для себя, а не — моральное, напротив, считается совершенным. Точно так же оно утверждает себя само как такое сознание, действительность которого, не соответствующая долгу, снята и, будучи снятой или в представлении абсолютной сущности, более не противоречит моральности.
Для самого морального сознания, однако, его моральное мировоззрение не означает, что оно [моральное сознание] развивает в нем свое собственное понятие и делает последнее своим предметом; оно не имеет сознания ни относительно этой противоположности формы, ни относительно противоположности по содержанию, части которого оно не соотносит друг с другом и не сравнивает, а двигается дальше в своем развитии, не будучи связующим понятием моментов. Ибо оно знает только чистую сущность или предмет (поскольку последний есть долг, поскольку он есть абстрактный предмет его чистого сознания), — знает как чистое знание или как себя само. В своем поведении оно, стало быть, только мыслит, но не оперирует понятиями. Поэтому для него предмет его действительного сознания еще не прозрачен; оно не есть абсолютное понятие, которое единственно постигает инобытие как таковое или свою абсолютную противоположность как само себя. Его собственная действительность, точно так же как и вся предметная действительность, имеет для него, правда, значение несущественного, но его свобода есть свобода чистого мышления, в противоположность которой поэтому в то же время возникла природа как нечто столь же свободное. Так как то и другое одинаково существуют в моральном сознании — свобода бытия и включенность бытия в сознание, — то его предмет становится некоторым сущим предметом, который в то же время есть предмет лишь мысленный; в последней части его воззрения содержание по существу устанавливается так, что его бытие есть некоторое представленное бытие, и эта связь бытия и мышления выражается как то, что она есть на деле, как процесс представления.