Фенрир. Рожденный волком
Шрифт:
– На руках, как ребенка.
Его провожатые были в монастыре новичками – воины, посланные братией на южный берег, чтобы защищать аббатство Сен-Жермен от норманнов. Но к исповеднику Жеану они не успели привыкнуть, и он явственно ощущал их неуверенность, когда они поднимали его из лодки. До сих пор воинам не доводилось прикасаться к живому святому.
Ворота Пилигримов были очень узкими. Стены города, построенные римлянами, достигали девяти футов в толщину. Проход в них с севера был прорублен гораздо позже, чтобы избавить королевское семейство
Поэтому, хотя несущий его монах двигался осторожно, Жеан то и дело ударялся о стены и обдирал о них кожу.
Его подняли по ступенькам. Он услышал, как ворота закрылись за спиной, раздались шаги, его спутников спросили о чем-то вполголоса. Сырой запах весенней реки сменился сыростью узкого прохода и вонью мочи, а затем, когда они поднялись выше, в воздухе разлился насыщенный и странно приятный запах кипящей смолы и раскаленного песка. Совершенно очевидно: если викинги захотят попытать счастья и войти в эти ворота ночью, защитники готовы их встретить.
Монах снова положил Жеана на носилки, и тот почувствовал, что их поднимают. Носилки поплыли по узким переулкам. Они явились сюда в самый глухой ночной час, чтобы скрыться не только от взглядов врагов, но и друзей тоже. Исповедник не смог бы пройти через город днем, когда кругом столько больных и отчаявшихся, – слишком многие просили бы его о целительном прикосновении.
Носилки остановились, Жеан почувствовал, как его опускают. Легкий ветерок принес с собой запах гнили. До него доходили слухи, что покойников негде хоронить и тела лежат на улицах в ожидании достойного погребения. «Если меня позвали из-за этого, – подумал он, – то людям подобное зрелище только на пользу». Душе полезно столкнуться с реальностью в лице смерти, узреть неизбежный конец, чтобы задуматься о собственных грехах. Но он все равно ощущал жалость. Как, должно быть, тяжко потерять любимых людей, да еще и каждый день проходить мимо их бренных останков, отправляясь на работу.
Исповедник знал, что запросто может застрять на острове. На обоих берегах реки оставались участки, свободные от данов, их удерживали, чтобы доставлять провизию в осажденный город, и вылазки, подобные сегодняшней, были опасны, но все же возможны. Однако люди ослабели и пали духом после четырех месяцев сражений. Если бы северяне захватили дома за городскими стенами вместо того, чтобы сосредоточиться на мостах, мешавших подняться по реке, защитники берегов не устояли бы и в город не поступал бы провиант, и тогда даже маленькая лодка без фонарей не смогла бы пройти по реке среди ночи.
– Отец?
Он узнал голос.
– Аббат Эболус…
– Благодарю за то, что вы пришли. – Голос звучал у самого уха, потому что аббат наклонился к Жеану. Исповедник ощущал запах, исходивший от аббата: пот битвы, дым и кровь. Когда монах-воин придвинулся
– Конечно же, меня позвали, чтобы помочь всем нам, а не только ей.
Присевший на корточки Эболус шевельнулся. Жеан услышал звон металла. Аббат еще не снял доспехи.
– Вам известно, для чего вы здесь?
– За мной прислал граф Эд, потому я здесь. Его сестра Элис нездорова.
– Именно так. Она в доме Отца нашего, в церкви Сент-Этьен. Она спасается там.
– От чего, от заразы?
– Девушка страдает не столько телесно, сколько смятением духа и ума. Она удалилась в собор и наотрез отказалась выходить. Граф Эд понимает, что это плохо сказывается на настроении народа. Людям необходимо, чтобы правители были в добром здравии и полны уверенности.
– Так выведите ее и прикажите улыбаться. Женщина не имеет права отказываться от исполнения обязанностей, когда долг требует, чтобы она вышла к людям.
– Она заявила, что ее преследуют и что мои люди не заставят ее выйти из церкви даже силой.
– Кто ее преследует?
– Этого она не скажет. Она утверждает, что нечто явилось за нею, и она чувствует себя в безопасности только в церкви.
Исповедник на мгновение задумался.
– Она всегда жила при дворе?
– Нет, она воспитывалась в почти дикой местности, в замке Лош на Эндре.
– В таком случае она просто вбила себе в голову какие-то деревенские предрассудки. Их полно в тех краях, где люди по ночам пляшут голыми у костров, а с восходом солнца идут в церковь.
– Элис христианка.
– Но она женщина. Она поверила в какие-то крестьянские бредни, вот и все. Я согласен, что подобное поведение вселяет тревогу, но неужели из-за этого надо было тащить меня в осажденный город?
Аббат понизил голос:
– Есть и еще кое-что, – признался он. – Графу Эду было сделано предложение.
– Язычники требуют денег за то, чтобы уйти?
– Нет. Они хотят забрать девушку. Если ее уговорят пойти с ними, они клянутся, что немедленно снимут осаду.
Жеан принялся качаться взад-вперед – размышляя или же страдая от приступа своей болезни, Эболус не смог определить.
– Сестра графа… Законный брак с ней принесет мир и безопасность, может быть, даже обращение язычников в истинную веру. Тогда как серебро для викингов все равно что ягненок для волка – он вернется за новым. Вы уверены, что северяне уйдут, если получат ее? – спросил исповедник.
– Они поклялись, а я знаю по опыту, что когда они так клянутся, то держат слово.
– Они клялись и тогда, когда наш толстый император откупился от них, вместо того чтобы встретиться с врагами Христа на поле боя, однако же они вернулись.
– Мне кажется, сейчас происходит совсем другое. Возможно, мы не понимаем причины, по которой они явились на этот раз. Ходят слухи, что они пришли именно за девушкой. Они и не собираются идти выше по реке, и, если Элис отдадут им, они уберутся.