Фэнтези-2003

Лукьяненко Сергей Васильевич

Про звездоходы? Ну да, я ж про звездоходы начал. Так вот что я скажу: вещь ценная, однако по уму работать ну никак не может. Тут, значит, упал один такой… А как ему не упасть? По мне, так странно было б, если б не упал. А упал знатно! Прицельно, можно сказать: аккурат, значит, на свалку за доками эта штука и плюхнулась. Вот-вот! Там ей, значица, и место!

А треску, доложу я, было, гаму, грому! Ну-у… прямо Вторые Колдунские Войны на нашей помойке началися. Я бабу свою за косу и в подпол — сиди, мол, как мышь под метлой., м-м-м… ну не мышь, положим, скорей уж землеройный зверь мамонт, на меньшее баба моя не тянет… Э, ладно, не о том. Ну, значит, бабу в подпол, топор под мышку — и туда.

Добегаю,

гляжу — нет никого. Валяется, значит, эта летучая чушь, дымится, шипит, и в нутрях у ее чтой-то хрюкает. Ну, а пока я на лайбу эту глядел, скрежетнула она, и дверь у ей в боку образовалась. Вот так я первый раз звездоходца моего и увидал. Ну да. Так звездоходцем и зову, а то имечко у него… Не любила его мамаша, видать, чтоб такое имечко-то сыночку… Н-да. Я его, по чести сказать, так и не запомнил.

Ну да. Так вот, значица. Он, попервоначалу-то, все по-своему изъяснялся: курлы да мурлы. Обвыкся, правда, быстро, говорить начал. Верней, мажеская штучка у него полезная при себе нашлась: лягва… Ну, вроде того как— то. А? Лингво что? Лингвоаназизатор? Ну, тебе, стал быть, виднее. Но болтал он дня через три с этой лягвой как по писаному. Вот и рассказал про то, что вроде земля есть, выше — небо, а дальше там, значица, вакум такой. А в вакуме этом другие земли навроде клецок в супе плавают. Или архипелаг как будто. И лайбу мне свою показать повел: вроде как это корабль такой, по вакуму плавать. Звездоход называется. А сам он, звездоходец-то — исследователь. Вроде как до других земель любопытный, но за казенный счет. Так за казенный счет я тоже любопытный…

И вот, значит, кажет он мне звездоход свой, а сам сокрушается: век мне, мол, тут у вас сидеть. Тут и помру. Ходовая часть — в сопли! Двигатель — вдребезги! Только, грит, рубка управления цела и осталась. Ну, и пошел я на эту рубку смотреть. И кого они там у себя до строительства допустили? Это ж хуже гномов! Кнопочки, тумблерочки, рычажочки, да еще камушками инкрустировано: красненькими и зелененькими. А с камушками у них, доложу, дело плохо: маленькие, тускловатенькие, и цветов только двух. Сапфирчика, хоть завалященького — ну ни одного! Я ему, значица, так и говорю, а он ну про всякие мажеские штучки мне рассказывать — что светятся-де эти камешки своим собственным светом, на всякие тонкости для управления указывают. Словом, то ли гномская работа, то ли мажеская — не разбери-пойми. Да только где ж это видано, чтоб такая дура здоровая такими ма-ахонькими кнопочками управлялась? И чего тут удивляться, что падают? И падают, и будут падать!

Поглядели мы на это дело, покумекали с дружками и решили звездоход тот починить. Я-то, слышь, человек передовой, в самолучших пароходах колесных всю машинерию до последней гаечки знаю. Знамо дело, у хозяина спросили, а он только рукой машет: куда, мол, вам! А то еще напьется и заводит шарманку: дикари вы тут, пережитки с предрассудками. Я уж на что человек смирный, а если меня предрассудком обозвать, так тоже навернуть могу. Ну, ему и наворачивали. А то еще как было: прилетел, значица, кто-то из мажеской братии в порт за грузом колдунских травок, что с Южного материка везут. Увидал мой звездоходец ковер-самолет, аж цветом лица переменился: все, грит, допился, братцы. Предметы обстановки летают. Сел в уголку и тихонько так слезы точит. Худо человеку, видать. Не иначе свою благоверную вспомнил: у моей так все предметы летают, и которые обстановки, и которые просто так под руку подвернулись.

Ну а звездоход починили мы в лучшем виде! По-людски, по-нашенски, безо всяких ентих штучек. Ну, наперво колеса гребные поставили, как у лучших пароходов. Назади, где дырка была, ща… а, сопло! Так вот, дырку эту для соплей мы заделали, рули поставили… Почему рули? Дак один «лево-право»,

а другой «вниз-вверх», как у мажеских летучих штуковин. Ну, чин-чином барахло из двигательного отсека выгребли, как же оно, погодь… А! «Аннигилияционный реактор», во как. Барахло и барахло, мажеское вдобавок, если по названию судить. Да барахло, я тебе говорю! А то че оно падает? Топку нормальную сделали, трубу вывели, ну и рубку наладили, не без того. Я там только навигацкие приборы трогать не стал — штурманское дело навигация, не мое. Да и звездоходец пусть уж по привычным приборам, думаю, рулит. А то нарулит… Правда, если уж честно, без мага мы не обошлись. Уж ему помудрить пришлось, как передачу от руля к штурвалу сделать и на приборы навигацкие «е-нер-ги-ю» от топки подавать. Ну и еще кой-чего по малости…

Ну и, значица, с утра пораньше беру я своего гостя — когда проспаться уже успел, а похмелиться — нет: пошли, грю, звездоход твой глядеть. По первому, грю, сорту машину сделали, любо-дорого! Я и экипаж уж подобрал, один-то не сладишь. Ну, привожу я его работу нашу глядеть. Он и глядит, как счас помню. Глядит — и цветами разными идет. Поначалу красный сделался, что твой рак.

Это, грит, чего? — а сам давится.

Это, грю, колесы. Гребсть, стало быть. И труба, обратно же. Там, внутре, топка, а это ейная труба.

А он грит, и чего, грит, колесами гребсть будем? — а сам опять давится.

А я грю, вакум твой гребсть и будем. Сам же поучал, что летать там аки птицы или обратно же ковры и прочая мажеская штуковина нельзя, ехать тоже нельзя, через то что тверди никакой нету, стал быть будем плысть. Плысть и гребсть. Самую, грю, лучшую пароходную машинерию тебе для твоего вакума склепали!

А он молчит. Давится. Зря я человеку похмелиться не дал.

Ну, помолчал он, подавился и грит, мол, ну никак невозможно это, чтобы вакум колесами гребсть.

А я грю: а пробовал кто-нибудь?

Тут он ажно зеленью покрылся, стоит, губами шлепает, и не поймешь: то ли в смех его сейчас кинет, то ли в слезы. Но ничего, в руки себя взял, отдышался и честным делом сказал: никто, мол, не пробовал.

Я так себе разумею, за державу ему обидно стало. Тоже, видать, патриот. За живое его взяло, что никто у них там не додумался.

И вот, значица, собрались мы. До вакуму пришлось на мажеской тяге лететь: дали мне, значица, сосудину специальную и пару заклятиев: как воздушных ляменталей… Ну, еляменталей, разница-то? Ентих самых, короче говоря, оттудова выгнать и до дела запрячь, а потом назад загнать. Так, стал быть, и поехали. Я за механика и рулевого, звездоходец — навроде лоцман и за навигацию ответственный, и кочегары при топке. Двое.

Развели мы, стал быть, пары, и грю я, значица: рули, мол. Куды нам плысть? А у звездоходца моего глаза дикие, как у отравленного. На экраны свои мажеские таращится, аж трясется весь. Мы ж, грит, в вакуме! Точно, грю, в вакуме. Вон, ляментали в сосудину свою попрятались и рожи оттудова корчат. Воздушные они у нас, не вакумные. Так дальше-то, грю, нам куда? Тут начал он что-то там свое кулдыкать: того-сего, световой год, такой год, сякой год, подпространство…

А я ему: ты, браток, на вот, похмелись и пальцем покажи. Карты-то есть?

Карта у его, ясное дело, мажеская. Но ничего, понятная. Ента звездочка там, другая тут, мы — вот, а плыть вон туда.

Ну, грю, ясно все. Вот сначала к той звезде, и за ей прямо направо.

А звездоходец мой мало не деревенщиной обзывается. До той, мол, звездочки тыщу лет ползти — не доползти.

А я ему и грю: ежли с реактором, так точно и за тыщу не доползешь — звездоход твой колдыбнется раньше. А у нас механика надежная, до звезды той на глазок миль двадцать, стало быть, часа за три дойдем. Ну, может, поболе чуть.