ФЭНТЕЗИ-2004
Шрифт:
Вероятно, рано или поздно я расскажу ей все, как было. Не утаю даже своих запоздалых сомнений в том, являлась ли та казнь Сьёра собственно казнью, а не тривиальным убийством соперника. Ведь теперь, по прошествии месяцев, я не боюсь сознаться в том, что моей разящей рукой двигал не только дух мести, но и дух ревности.
Правда, сомневаюсь, чтобы мозжечок хутту был способен промыслить разницу между ревностью и местью. Ну да это ничего.
Так мы и дрейфуем от острова к острову, влекомые теплым течением. Сторонимся густо населенных побережий и торговых караванов, жмемся к рыбачьим областям и разграбленным
Конечно, рано или поздно мои силы истают. И я не смогу больше сдерживать натиск хищного мира на глупую пучеглазую тварь.
Тогда Ливу загарпунят какие-нибудь случайные китобои, просто так, для развлечения. А потом ее тело пойдет ко дну, где его сожрут морские рачки и блошки.
Что ж, это справедливо.
Ведь не только шелк волос таких красавиц, как Лива делается в небесных мастерских из ласкового тепла летних дождей. Но и ласковое тепло летних дождей в свою очередь сотворяемо из текучего шелка волос таких, как Лива, растворившихся в мире без остатка.
Таким видим круговорот красоты в природе мы, ариварэ.
Недавно нас снова занесло течением в окрестности Гнезда Бесстрашных. Заныло во мне вечное мое любопытство.
Оставив Ливу медленно пировать на пляже, у трупа синей акулы, выброшенного вчерашним штормом, я окатил обжору брызгами и взмыл в небо. Сквозь густеющие сумерки я устремился на свет замкового окна.
В знакомой гостиной, где прибавилось мебели и основательных роскошеств вроде бронзовых голых женщин, сидели деловитая Зара, раздобревшая Велелена и смертно постаревший папаша Видиг.
Зара жарко жестикулировала — видать, объясняла папаше Видигу нечто злободневное.
Покусывая губу, Велелена штопала кружевное покрывало из Ливиной спальни и время от времени Заре поддакивала.
Слов я не разобрал — весна запаздывала и окна все еще оставались наглухо законопаченными. Впрочем, готов биться об заклад, что говорили они о скором замужестве Велелены.
На хорошо знакомом мне столике стояли хорошо знакомые пиалки.
В углу дичились сложенные поленницей свитки остроумца Дидо, никому в Сиагри-Нир-Феар после Ливы ненужные. Впрочем, ведь это Гнездо Бесстрашных, а не Гнездо Начитанных…
Обнаружилось в интерьере и кое-что новенькое: в кадке, расписанной каллиграфом Лои, буйно цвело лимонное дерево по имени Глядика.
Цветы его были белы, как кожа Сьёра, а их душный аромат просачивался даже на улицу. Видимо, способность проникать Глядика тоже переняла у него, у Сьёра.
Глядика смотрелось нарядно и молодо, даром что скоро разменяет четвертую сотню лет. Что ж, мое удобрение пошло дереву на пользу!
А может, вдруг подумал я, кое-что святое в Сьёре все же было. Может, перед тем, как испустить дух, он все же вспоминал Ливины ни-на-кого-так-еще-не-смотревшие глаза с белесоватыми ресницами, ее заголенные плечи и раскаивался не для виду, раз такие цветы вызвал к жизни его прах…
Окончить свою мысль я не успел. Рядом грохнула железная ставня — ее сорвал со стального крюка входящий в силу ветер.
Зара и Велелена тревожно обернулись на звук.
Папаша Видиг прокряхтел свою «старостьнерадость» и поплелся выяснять, что это там грюкает…
Я глянул вниз — волны все наглее облизывали пляж, где я оставил
А вот когда, следуя холмистой лунной дорожкой, мы отойдем от берега, я попробую объяснить Ливе, что такое лимонное дерево.
НИК. РОМАНЕЦКИЙ
Возлюби и уйди
Нагиня держалась уже с трудом.
Вокруг становилось все жарче и жарче, и деваться запертому жару было некуда. Только греть воду…
На последней остановке Нагиня обернулась лешим и прогулялась ненадолго в ближайший лес. Ей всегда нравились мертвые деревья. Не убитые, из которых люди строят дома и делают многое другое для своих нужд, а умершие обыкновенно, от старости, засохшие на корню и ожидающие крепкого порыва ветра, чтобы свалиться на землю. Или человека, чтобы быть унесенными и превращенными в очажный огонь. В такой же, какой бушевал сейчас вокруг Нагини и какой она, обернувшись саламандрой, изо всех сил пыталась сдерживать…
Рядом с умершим деревом молодая жена собирала с невысоких травянистых кустиков темно-фиолетовые ягоды. Нагибалась осторожно, потому что в нутре у нее уже жил маленький муж. Сопроводительница маленького мужа, обернувшаяся эльфом, была юна, первой инкарнации, и малозряча — она знала только, что сухое дерево не упадет на охотницу за ягодами и реинкарнации не будет.
Нагиня же уже потеряла счет своим реинкарнациям. И зрение ее было очень острым — она видела будущее других сопроводительниц, это было разрешено. А своего не видела, потому что это было запрещено Наидревнейшим, давным-давно, когда она была столь же юна, как этот эльф… Разговаривать она с юнцом не стала, потому что лешие не разговаривают с эльфами без крайней необходимости. А вернее — потому что судьба эльфа Нагиню не трогала. До реинкарнации ему оставалось полгода, когда маленький муж до поры покинет материнское нутро, но сообщить об этом эльфу она не могла. Наидревнейший запрещал. Хотя реинкарнация в пламени считалась у сопроводительниц особенно красивой…
Сейчас вокруг Нагини как раз бушевало пламя, но реинкарнацией и не пахло.
Пламя было необходимым — как в очаге, а не как на пожаре. Олег, сопровождаемый Нагини, то и дело подбрасывал угля, и рожденному углем жару по-прежнему некуда было деваться. Только греть воду, только превращать ее в пар, только гнать пар в цилиндры.
Обычная жизнь парового двигателя. И раньше Нагиня не участвовала в его работе. Но не сейчас. Потому что сейчас она должна была сделать, чтобы стальные колеса крутились медленнее.
Древнейший, как и положено, явился среди ночи, когда сопровождаемые спали: Олег — перед завтрашней поездкой; Ольга — перед сменой на фабрике; Сашка и Серый — перед школой; баба Стеша, мать Ольги, — перед новым днем. Сопроводительницы, обернувшись домовыми, тоже отдыхали, хотя их состояние было совсем не похоже на человечий сон. Нагиня не считалась старшей из них, потому что в человечьей семье старшей была баба Стеша.
Тем не менее Древнейший почему-то пришел именно к ней, Нагине. Она прекрасно чувствовала это. Впрочем, причины его появления она не знала — ведь это касалось ее судьбы, судьбы ей самой неведомой.