Фэнтези-2005
Шрифт:
— Что это такое?
— Это свет, — отвечает седой. — Вот плошка, вот фитиль, вот закрутка, вот колпак стеклянный. А все вместе именуется научным словом «лампа». Лампа светит много ярче, чем свеча и тем более лучина. Невиданная вещь, мое изобретение.
— Ну, ты и голова! — восхищается солдат.
— А толку? Прихожу я в Академию Наук и говорю: так, мол, и так, дайте средства, построю завод и наделаю лампов. А мне с порога: покажи рабочий образец! Я опять: дайте средства, найму землекопов, буду рыть до земного нутра, наберу карасину…
— А что такое карасин?
— Пот земли. Он горит. Его в плошку заливаешь, фитиль поджигаешь, и лампа ярким светом светит. Наша земля карасином богата, я знаю.
Закручинился, насупился мудрец, чертеж под мышку спрятал. И вроде бы и все, конец истории… Так нет! Потому что солдат — так оно само собою получилось, он ничего подумать не успел — тотчас достал из-под стола свой вещмешок, спешно развязал его, руку сунул… и вынул пачку новых ассигнаций! Хрустящих, сотенных, тесемкой перевязанных.
— Вот, — говорит, — бери, может, хватит.
Седой деньги схватил и задрожал, мнет, вертит ассигнации и — так и сяк и жарко шепчет:
— Всем свету хватит! Всем!
А у солдата ком в горле стоит. Еще бы! Пачку! Сотенных! И даром! Да тут… Эх, что и говорить! Поэтому не стал он дожидаться, пока седой в себя придет, а встал и вышел, хлопнув дверью.
На пустыре за городом сел солдат под ракитовый куст, закурил. Хороший табачок, трофейный; затянешься — глаза навыкат лезут. И вот таким-то грозным табачком солдат три раза трубку набивал… а после бросил, взял мешок, развязал его и стал вытряхивать. Упали на траву шильце, мыльце, бритва, помазок, пара чистого нательного белья, запасные подметки, колода карт от скуки — и все. Он наизнанку вывернул — пусто. Проверил швы, ощупал, понюхал… Загадка! Вещмешок как вещмешок; две лямки, веревка, сбоку номер хлоркой выписан — каптенармус постарался. Пригорюнился солдат, сложил в мешок свое нехитрое имущество, сидит.
Вдруг слышит — тяв-тяв! Обернулся. Собака бежит. Подбежала и хвостом виляет. Что ж, думает солдат, проверю! Сунул руку в мешок… и вытащил кость. Швырнул собаке. Та кость подхватила, убежала. А мне бы, думает солдат, хотя бы черствый пирожок с зайчатиной. Сунул руку по локоть, пошарил…
Шильце, мыльце, подметки. Хоть плачь! Хоть выбрось! Ибо виданное ль дело таскать с собой такую дрянь, которая любому постороннему счастливые подарки раздает, а своему хозяину…
Нет, думает солдат, шалишь! Вещмешок ему на службе выдали, даже личный номер хлоркой выжгли. Нельзя казенное имущество губить, он присягу давал. И, опять же, эко испытание — на своих плечах чужое счастье нашивать! На службе труднее случалось, и то не робел.
Вскочил солдат, усы расправил, мешок на плечи — и пошел. Идет и улыбается. По сторонам глядит — кому еще помочь? Так что кто тогда бы глянул на него, сказал бы: вот идет счастливый человек! А глянул в душу… так подумал бы: м-да!..
Но солдат дурным соблазнам не поддался, мыслей черных не послушался. Он и по сей день, кстати, между нами ходит, наше счастье носит. Потому что, сами понимаете, неистощимому мешку нужен бессмертный носитель.
ФЭНТЕЗИ XXI
Дмитрий Володихин
ВОЙНА ОБРЕЧЕННЫХ
…льше всего на свете я ценил возможность пересчитать вечером наличные, часов в восемь или девять, и убедиться, что на кабак хватает. На сегодня. И на завтра. И на послезавтра. И еще денька на три-четыре. А потом пойти в кабак и медленно нажираться, наблюдая за разными людьми. Поразмышлять о том о сем, припомнить старые деньки и обязательно нажраться. Не до белой горячки, конечно. Домой-то меня никто не отвезет, я один живу и приятелям берлогу свою засвечивать не желаю… Но очень прилично. Как молодой. Когда ты молодой, тебе, по большому счету, на все насрать. И ты, по большому
Можно, конечно, склеить девочку. Если не лень. Обычно — лень. Так называемая «приличная женщина» — большая обуза. Терпеть ее выкрутасы, так это нужно ангельское терпение… Все мужчины — ангелы. Кроме тех, разумеется, которые бьют своих баб смертным боем или вообще убили их к едреням. Это просто — обычные, нормальные мужчины. И они предпочитают не возиться, а покупать девочек. Самая главная женская эрогенная зона — кошелек. Чуть пощекочешь их в этом месте, и сразу возбуждаются… Поэтому, если мне не лень, я покупаю шлюшку и развлекаюсь с ней. И никогда не пытаюсь, как говорят, «завести знакомство». То есть посадить пухлую задницу себе на шею. А с девочкой все проще: сунул деньжат, сунул кой-чего еще, вынул кой-чего еще, чмокнул на прощание и дал под зад коленом.
Но обыкновенно не хочу я никакую бабу. А хочу тихо-мирно выбрать свой градус, закусить, как положено, и добраться до дому.
А дома меня ждет Обормот. Старый, ласковый котище ангорской породы, белый-белый, просто чудо какое-то, ни единого пятнышка, предан мне, как собака. Бабла я в него бухнул — прорву. Стервец того стоил. Обормот — единственная сволочь на свете, к которой я относился с уважением. Кажется, он тоже меня уважал. Кто их разберет, этих котов, — хитрые твари, хитрые до жути, — уважают они тебя или только делают вид, а за спиной у тебя посмеиваются и рассказывают друг другу анекдоты о хозяевах. Не знаю я. Да хоть бы он и рассказывал обо мне какую-нибудь похабель, мне наплевать. Мы прожили с Обормотом душа в душу восемь лет или вроде того. Он мне как брат. Член семьи, в общем. Это такая скотина, что… не знаю, в общем, что, но за душу берет. Вот мы сидит летом на кухне, солнце снаружи падает пятнами, я, значит, в одном пятне — сижу, газету читаю, кресло подо мной, и он, значит, в другом пятне — посреди стола улегся, на старой, читаной газете, жмурится, паразит. Кого нам еще? Чего нам еще? Мы довольны. Солнце, на солнце пылюка плавает, мы сыты, делать нам нечего, все отлично. К чему нам баба? Одно лишнее беспокойство.
Но жизнь — это такое причудливое дерьмо с затеями, что обязательно сунет тебе под нос именно тот загибон, от которого тебя особенно воротит.
Тут, на Кауре, в мою четверку вербовщики подкинули самую мерзкую стерву, какую я только видел за всю жизнь. Хуже наказания не припомню. Один раз мне заказали черножопого, мелкого ларечника, дерьмо. А потом сдали меня. С потрохами сдали. И вся его черножопая родня за мной шарилась, моими же яйцами меня накормить обещала… Вот тогда было с полгода такой мороки. То есть сравнимо. С этой рыжей Настей, стервозой, и с теми азерами…
У таинов бойцы делятся на четыре ступени. В смысле, я видел своими глазами и точно знаю четыре ступени. Первая ступень у них самая простая. Обычные люди. То есть среди людей обычных у них встречается, значит, разное дерьмо. Вместо башки — бугор, и на нем два десятка глаз. Это конгот называется. Или — лицо человеческое, а тело от сколопендры. И ядом брызжет. Злая гадина, я таких в первую очередь отстреливал. Это браго называется. И не поймешь — он это, она или оно. Или худой, как водомерка, с длинными руками, обалдеть, какие руки длинные, просто рехнуться можно… Пращник у таинов. Свинцовые шарики мечет. А называется таргун. И его даже сами тайны не любят, говорят, мол, буйный, дурной, своих зашибить может. Ну, тут не Земля, тут своих много кто может зашибить… А в целом, все бойцы их первой ступени — просто срань. Как раз в силу обычных людей. Новобранцев. Ими толчки оттирать хорошо, да и только. Всеми этими. Первой ступени. Мы их между собой зовем — «обычные люди», значит, не опаснее обычных людей. А по нам так и просто брос.