Ферма трупов

Корнуэлл Патрисия

— Темпл Голт.

— Мы не знаем наверняка, что к преступлению причастен Голт, — сказала я.

— Я знаю, это он.

— Почему вы так думаете?

— Из-за того, что он сделал с моей Эмили и с тем мальчиком. Все совпадает. — По ее щеке скатилась слеза. — Знаете, мне, наверное, надо опасаться, что следующей жертвой стану я сама, но мне все равно. Что у меня осталось в жизни?

— Мне искренне жаль, — сказала я со всей возможной теплотой. — Вы не могли бы припомнить что-нибудь

еще о том, что произошло в то воскресенье? Я имею в виду первое октября.

— Утром мы, как всегда, ходили в церковь. Потом воскресная школа. После обеда Эмили оставалась в своей комнате — занималась на гитаре, еще что-то делала. По правде говоря, я ее почти не видела. — Она невидяще смотрела перед собой, вспоминая.

— Она ведь ушла на собрание молодежного клуба раньше обычного?

— Да, она зашла на кухню — я готовила банановый хлеб — и сказала, что ей надо пойти пораньше, немножко порепетировать. Я, как обычно, дала ей мелочь для пожертвований…

— А после ее возвращения?

— Мы ужинали. — Ее немигающий взгляд был устремлен в пространство. — Эмили была чем-то расстроена. Она просила впустить Носочек в дом, а я не разрешала.

— Почему вы решили, что она расстроена?

— Она капризничала — ну, знаете, как дети себя ведут, когда они не в духе. После ужина она еще недолго посидела у себя, потом легла спать.

— Скажите, она хорошо ела? — спросила я, вспомнив, что Фергюсон собирался узнать об этом у миссис Стайнер по возвращении из Квонтико, но скорее всего ему не представилось такой возможности.

— Она была очень привередливой — то не буду, это не стану.

— В то воскресенье, после собрания, она поужинала как следует?

— Отчасти из-за еды мы тогда и повздорили. Она все ковырялась в тарелке, кривила губы. — У нее перехватило голос. — Заставить ее поесть всегда трудов стоило.

— У Эмили отмечались тошнота, диарея?

Она перевела взгляд на меня.

— Да, ее часто подташнивало.

— «Подташнивало» — очень общий термин, миссис Стайнер, — терпеливо сказала я. — У нее случались неоднократные приступы диареи или тошноты?

— Да. Я уже говорила Максу Фергюсону. — Слезы снова хлынули у нее из глаз. — Почему вы все время задаете мне одни и те же вопросы? Зачем все бередить? Зачем бередить мои раны?

— Простите, — мягко произнесла я, пытаясь скрыть свое удивление. Когда же Фергюсон успел ее расспросить? Или он звонил ей по дороге из Квонтико? Если так, значит, он разговаривал с ней перед самой смертью.

— Здоровье Эмили здесь ни при чем, — продолжала миссис Стайнер, заливаясь слезами. — Я-то думала, меня будут спрашивать о том, что поможет поймать убийцу!

— Миссис Стайнер, я понимаю, как вам тяжело. Скажите

мне, пожалуйста, где вы жили, когда умерла Мэри-Джо?

— О Господи, помоги мне.

Закрыв лицо ладонями, она боролась с рыданиями. Не в силах двинуться с места, я молча смотрела, как сотрясаются ее плечи. Мало-помалу она успокоилась, дрожь, охватившая все ее тело, от ступней до кончиков пальцев, постепенно прошла. Миссис Стайнер медленно подняла на меня глаза. Под пеленой слез поблескивало странное холодное сияние, напомнившее мне о виденном сегодня озере. Его поверхность в ночном мраке выглядела такой непроницаемо темной, что казалась не водной гладью, а чем-то иным. Мне стало тревожно, будто в кошмарном сне.

— Встречали ли вы этого человека, доктор Скарпетта, вот что я хотела бы знать? — тихо проговорила она.

— Какого человека? — не поняла я.

Вернувшийся Марино принес бутерброд с арахисовым маслом и джемом, кухонное полотенце и бутылку шабли.

— Убийцу того мальчика. Вы говорили когда-нибудь с Темплом Голтом? — спросила она.

Марино, подняв бокал, вновь наполнил его и положил рядом бутерброд.

— Давай помогу. — Я взяла у него полотенце и вытерла со столика пролитое вино.

— Опишите его мне, — попросила Дениза, снова закрывая глаза.

Голт и сейчас стоял передо мной как наяву — небольшого роста, очень проворный, со светлыми волосами и хищными чертами лица. Но чего мне никогда не забыть, так это его пронзительного взгляда. По нему чувствовалось, что Голт не моргнув перережет человеку горло. Когда он расправлялся со своими жертвами, его глаза наверняка оставались такими же безмятежно-голубыми.

До меня вдруг дошло, что миссис Стайнер все еще что-то говорит.

— Простите? — переспросила я.

— Почему вы его упустили? — бросила она мне обвиняющим тоном и вновь разрыдалась.

Марино сказал, что нам пора, а ей надо отдохнуть. Мы вышли и сели в машину. Пит был просто вне себя.

— Ясно как день, что кошку убил Голт, — раздраженно бросил он.

— Этого пока нельзя утверждать.

— Вот только давай сейчас без юридических вывертов.

— Ну, я же все-таки юрист, — заметила я.

— Ах да. Как я мог забыть, что у тебя еще и такое образование есть. Все время у меня из головы вылетает, что ты у нас мастер на все руки — и швец, и жнец, и на дуде игрец.

— Ты не знаешь, Фергюсон не звонил миссис Стайнер после отъезда из Квонтико?

— Нет, не знаю.

— На совещании он говорил, что собирается задать ей несколько вопросов медицинского характера. Судя по ее словам, он, похоже, так и сделал. Получается, он разговаривал с ней незадолго до своей смерти.