Фернок 2
Шрифт:
– Да не дергайся, ты ничего не сделаешь, сученыш, потому что я – представитель закона. Захочу – закрою…
– Фамилию назови, законник! Не хочу тереть с призраком…
– Блэк моя фамилия. Тебе это что-то дало?
– Нет!
– Вот и…
– Ты хоть прикидываешь, чем сопровождались наши стычки с ним? С каким позором мы с ребятами прогибались под это двуличное отродье…
Фернок понимал чувства Семена, но не пострашился
– Смени гордость на минимальную жалость и включи мозги хотя бы на минуту. Мэлори не виновата, что ей досталось такое сомнительное чудо, и, отнюдь, не она доставила тебе и твоей подзаборной шпане море неприятностей. Или как вы там себя зовете…
Семен, хоть и через силу, но согласился с данным утверждением:
– Прав, лейтенант, абсолютно прав… - как это положено по сценарию, без но не обошлось, - Но банде не легче от этого, да и как я ребятам, по твоему, внушу? Они же со мной по чистой воле якшаются, в нашей компашке никто ни на кого не шестерит.
– Ага, не шестерит… А ты на что?
– А что ты на меня уставился? Я, скорее, друг, помогающий с заработком, чем какой-то там бессердечный босс…
– Так они же не знают – напомнил Фернок, - Зачем им что-то рассказывать?
Семен закивал положительно:
– И то верно…
Пришлось подвести итоги встречи. Подытоживание началось с экс-комиссара:
– Ну, так что, поможешь? Только прямолинейные – да или нет, без всяких диагональных не знаю и прочего. Мне не в удовольствие ждать, когда ты там спустишься на грешную землю…
Хохлу пришлось говорить честно, в точности передавая намерения:
– Учитывая обстоятельства, не скажу, что горю желанием искать бабу Надзирателя, очень вовремя покончившего с собой, но… - он не забывал о “служебном” долге, - Ты мне помог, лейтенант, помог не загреметь в СтоунГейт, где бы Блэк наверняка размазал меня по стенке, придя к власти, поэтому я снизойду…
Последнее слово, как всегда, осталось за Ферноком:
– Как бы мне не было приятно, что хоть кто-то, пускай, и не по доброй воле, отозвался, слов благодарности ты от меня не дождешься. Не мечтай…
Семен вошел в состояние легкого замешательства:
– Почему?
Гость ответил прямо:
– Не заслужил образом жизни… - и, вытащив из холодильничка упакованный салат цезарь, направился к выходу из злосчастной резиденции.
– Во дает! – рявкнул хохол, - Видал бы кто-нибудь! Ни капли уважения…
Дома Фернок скушал стащенный салатик, купленный по дороге сэндвич, поджаренный ролл… и, не слишком долго переключая каналы, лег спать. Теперь бывший полицейский лежал на кровати один, рядом никого не было. Жизнь стала в значительной степени скучнее и, как не трудно признавать, безынтереснее, поскольку пропала изюминка последнего двухлетия.
Эсмонд произнес от отчаяния:
– До чего докатился, сам не веришь. Теперь приходится сближаться с такими упырями… - имелся в виду задиристый Семен, в действительности не самый положительный союзник экс-комиссара.
–
– Спокойной ночи… - он уснул, прикинувшись, что лежит не один.
Ну, что, Эсмонд, уже потерял всех, кого только можно, за какую-то ночь? Так держать. Крепись, дальше будет еще хуже. Кошмар прошлого возвращается.
Я же говорил, тебе помнишь? Я – это ты, я – Эсмонд Фернок. Сопьешься, потеряешь нить, за которую держишься, начнешь употреблять наркотики, но все равно будешь несчастлив. Помнишь это? Молодец. Пять баллов тебе за понятливость.
Мы подсознательно ищем горе и дурной исход, втайне радуясь происходящей драме. Так мы установлены, такими рождены. Мы – Эсмонд Фернок. В полной мере эту психологию не познает никто, только мы, только он.
И я обещаю тебе, то есть, ты обещаешь себе, что ты его найдешь, то есть, я найду. И не будет у тебя того, что ты якобы имел. Семья тебе не нужна. Тебе нужен ты, нужны мы, нужен Эсмонд.
Вернулась дрожь, которую в ночь гибели Джил Фернок еле унял, наглотавшись успокоительного…
Хорошо, что ты страдаешь, что мы страдаем, что он страдает. Другого заслужить невозможно в нашем случае, в твоем случае, в его случае…
А вместе с ней пришли и голоса, ранее посещавшие экс-комиссара.
Жаждешь облегчения? Ремиссии? Сдайся. Перестань пытаться встать, просто ляг…
Фернок больше так не мог. Его силы постепенно иссякали
из-за перманентных ограничений, не позволяющих жить, испытывая что-то за исключением тоски и бесконечных больных терзаний.
Он, страдающий уже не первую ночь по причине наплыва вербальных глюков, то язвительно хмыкающих, то выдающих бесноватые проповеди, задумал повеситься: снял люстру в комнате Джиллиан, прикрепил к ней толстую бечевку и соорудил петлю.
Перед тем, как встать на стул и добровольно засунуть шею, сформировавшийся суицидник настрочил прощальную записку, с помощью которой попытался объяснить причину такого радикального решения, как самоубийство:
“Знаю, поступок можно расценивать в качестве антимужской пропаганды, он в какой-то мере антиморальный. Но мне больше ничего не осталось. Люди, ради которых я жил, исправлялся, строил планы, исчезли. Возможно, это знак, что пора исчезнуть и мне.