Февраль – дорожки кривые
Шрифт:
Я забултыхался и, говорят, засвистел, заорал — дико!.. Соколов потом интересовался: какого это жука я перед смертью звал? Н-да… К нам несло круг, я вцепился в него так же намертво, как Юрка в меня. Повезло.
Ну,
— Теперь тебе медаль дадут! — завидовали мальчишки, когда я одевался, все никак не попадая ногой в штанину.
Меня трясло вдвойне. И от пережитого, и от того, что я тому гаду жизнь спас. Перестарались мои жучата, нашли кого пожалеть!..
Анатолий умолк. Хоть мы и лежали в комнатке рыббазы одетыми, все равно было холодно. Весна — не топили. Я вспомнил про телогрейку в изголовье, привстал, надел ее и снова лег, окукливаясь солдатским одеялом. Черт с ней, низкой подушкой!
Молчание затянулось. Я неловко спросил:
— Это все?
— Почти, — буркнул он.
— А при чем тут утопленник? — И вдруг: — Погоди, ты же сегодня уплыл после зорьки… Ты что, потом видел этого шатурского жмурика? — Я даже приподнялся и сел. — Неужели тот самый Степанчиков?!
— Хорош тебе, — изумился Анатолий. — Прямо детектив какой-то. А Степанчиков, — продолжил он… — Степанчиков утонул месяцев через восемь — в феврале.
Город
И вот двое мальцов на санках угодили прямо в запорошенную полынью. Их-то Степанчиков спас, а сам…
Он же, голову на отрез даю — уверен, полез только из-за того, чтоб снова возвыситься. Ах, раз его спасли — и кто! — так нате вам, двоих вытащу — подавитесь! Не упустил случая.
Но результат-то, результат! А почему? Если бы я не спас его, он бы уже ни-ко-го ни-ко-гда не спас. Добро даже через зло к добру тянется, что ли. А я еще укорял моих жучат… У каждого свой путь, не разберешь. От одной бабки я слышал: «Февраль — дорожки кривые». И впрямь такие по сугробам зигзаги, прямиком не пройти…
Утром Анатолий уводил от меня взгляд. И, торопливо работая веслами, уплыл на озере подальше.
Видал я его потом мельком несколько раз: то на Истринском, то на Большой Волге. Лещ у него шел — крупный.
Это его жалостное «Жук-Жучок, и ты, черный Жук…» преследует меня до сих пор.
1988 г.