Февраль
Шрифт:
— Уж за это, товарищ, будь спокоен,— сказал пожилой и пошел к выходу. За ним дружно потянулись остальные. Ко мне подошел Суханов и плюхнулся в кресло.
— Зачем вы это сделали? — спросил он.— Ведь нельзя же так, по наитию, с пылу, с жару, решать политические вопросы. Только-только стабилизировалось положение в Совете... А тут хлынет эта масса... Ведь они действительно могли пойти и арестовать Родзянко... Даже по вашей ортодоксальной теории Совет — это чисто пролетарская, классовая организация... При чем тут эти?.. Где же чистота ваших принципов? Совет рабочих и солдатских депутатов? Что это такое?
После тяжелой ночи и этого неожиданного митинга на меня нахлынула вдруг волна усталости. Спорить
— Это будет,— сказал я,— с точки зрения ортодоксальной теории — я надеюсь, вы Ленина еще помните? — революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства.
— И в такое время,— Суханов не скрыл усмешки,— вы помните эти цитаты? Да оглянитесь вы вокруг! Когда вы выступаете перед толпой, в вас чувствуется реалист. И вдруг... эта, извините, замшелость... Вот вы выдвинули идею — Совет рабочих и солдатских депутатов. Ну, хорошо. А вы подумали, что вам, вашей партии это, простите, просто невыгодно, совсем невыгодно... На что вы рассчитываете? Думаете, эти «папаши» вас поддержат? Какая наивность! Ваш «интернационализм», «революционно-демократическая диктатура» — да они всего этого просто не выговорят, я уж не говорю о том, чтобы поняли. Эта темная крестьянская масса пойдет за любым демагогом. Добычей эсеров — вот кем они станут, вот кому вы прибавили голосов в Совете. Так что расчет ваш, извините...
Я смотрел на Суханова и думал о том, какие разные и странные судьбы приводят людей к политике... Одни занимаются политикой потому, что только она может решить те важные, жизненные вопросы, от которых зависит счастье людей. А другие... другим нравится сам процесс политической борьбы, пьянящее ощущение своей причастности к решению судеб людей... Пешки туда... Ферзь сюда... Ход конем... А ведь самообман это, и только... Правильно Горький о Суханове сказал: несет щепку потоком, швыряет из стороны в сторону, а она думает, что сама потоку путь выбирает... Нет, определенно, спорить с Сухановым было скучно.
— При чем тут расчет? — ответил я.— Сегодня от этих солдат зависит судьба революции. Вот и весь наш расчет. Революция победит — значит, выиграли главное. Вот в чем наш интерес, вот что нам, как вы говорите, выгодно... Ну, а кого поддержат они в Совете, кому сколько голосов... Завтра, может быть; не нас, а вас или эсеров, а послезавтра... посмотрим...
Иванов. У прямого провода главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Иванов.
Xабалов. Хабалов слушает.
Иванов. Какие части в порядке и какие безобразят?
Хабалов. В моем распоряжении в здании главного Адмиралтейства четыре гвардейские роты, пять эскадронов и сотен, всего около тысячи человек, пятнадцать пулеметов, двенадцать орудий, снарядов почти нет. Прочие войска перешли на сторону революционеров или остаются по соглашению с ними нейтральными. Адмиралтейство окружено, ждут, когда мы сдадимся.
Иванов. Какие вокзалы охраняются?
Хабалов. Все вокзалы во власти революционеров, строго ими охраняются.
Иванов. В каких частях города поддерживается порядок?
Хабалов. Весь город во власти революционеров, телефон не действует, связи с частями города нет.
Иванов. Какие власти правят этими частями города?
Хабалов. Ответить не могу.
Иванов. Все ли министры правильно функционируют?
Хабалов. Министры арестованы революционерами.
Иванов. Какие полицейские власти находятся в данное время в вашем распоряжении?
Хабалов. Не находятся вовсе.
Иванов. Много ли оружия, артиллерии и боевых припасов попало в руки бастующих?
Хабалов. Все артиллерийские учреждения
Иванов. Какие военные власти и штабы в вашем распоряжении?
Хабалов. В моем распоряжении лично начальник штаба округа. С прочими окружными управлениями связи не имею.
Иванов. Разговор кончил.
Председатель. Пожалуйста, продолжайте.
Xабалов. В Адмиралтействе мы предполагали обороняться, заняв для обороны фасады, выходящие на Невский. Но события показали, что оборона наша безнадежна. У нас не только не было патронов, почти не было снарядов, но, кроме того, еще и есть было нечего. Наконец, в 12 часов адъютант морского министра...
Председатель. В 12 часов ночи?
Xабалов. Нет, дня.
Председатель. В Адмиралтействе находились вы и генерал Беляев?
Xабалов. Генерал Беляев, генерал Зенкевич и я.
Председатель. Около 12 часов, значит, явился адъютант...
Xабалов. Капитан 2-го ранга и заявил от имени морского министра, что морской министр требует, чтобы мы немедленно очистили здание Адмиралтейства, так как со стороны восставших заявили, что если мы в 20 минут не очистим, то с Петропавловской крепости будет открыт артиллерийский огонь. Положение казалось безнадежным! С той маленькой горсточкой, которая была у нас, обороняться было немыслимо! Теперь явился вопрос. Что же? Если мы выйдем с оружием и будем отступать от города, проходя через город, несомненно, что это приведет к нападению со стороны восставших и к ответу со стороны моих войск. То есть выйдет кровопролитие, и кровопролитие безнадежное в смысле какого-либо успеха. Поэтому здесь, так сказать в совете,— порядка здесь было очень мало, советчиков было очень много, командиров тоже, может быть, слишком много... или слишком мало,— в совете решено было так, сложить все оружие здесь, в Адмиралтействе, и разойтись безоружными. По безоружным стрелять не будут. Отдали приказ, и войска наши, бросив винтовки, оставив замки от орудий, пулеметы, пошли на улицу. Вот, собственно, этим все и кончается. Я был задержан в Адмиралтействе в тот же день.
Председатель. Генерал, а, в частности, кто вас задержал?
Xабалов. Меня задержала толпа нижних чинов, которая осматривала здание.
Председатель. И генерала Беляева тоже?
Xабалов. Нет. Все разошлись. Я остался там один.
Голубов, студент Военно-медицинской академии. Других сведений нет.
ГОЛУБОВ. Внезапно мы увидели, как со стороны Адмиралтейства показались группы солдат. Они что-то кричали нам. Мы встретили их настороженно, но не враждебно. Вскоре выяснилось, что солдаты, сложив свое оружие, возвращаются в казармы. Последний очаг царизма самоликвидировался мирно и безболезненно. Со всех сторон раздались громкие приветствия. Сердце переполняла радость. Хотелось куда-то бежать, кричать, обнимать рядом стоящих.
На передки артиллерийских орудий рядом с солдатами садились рабочие, к хомутам лошадей прикреплялись красные банты. Скоро все — и осаждавшие Адмиралтейство, и выходившие оттуда — смешались в одну большую толпу, разукрашенную красными флагами и бантами, которая двинулась по Невскому.
Везде царило возбуждение. С домов сбрасывали царские гербы и вывески. Когда падал очередной двуглавый орел, мы все радостно кричали. Революция преобразила город. Петроград окрасился в красный цвет. Везде был кумач — на стенах домов, на штыках и казачьих шашках, в петличках, даже пуговицы шинелей и кокарды были обтянуты им. Дворники, явно с перепугу, сбились с ног, отыскивая, что бы такое красное под видом флага вывесить на воротах...