Февральская революция
Шрифт:
Сказанное относится прежде всего к русской армии. И после введения всеобщей воинской повинности с 1 января 1874 года русская армия оставалась управляемым и надежным инструментом в руках правительства. Во время революции 1905 года именно армия и казачьи части, несмотря на отдельные нарушения воинского долга и мятежи, обеспечили победу правительству над революционерами и массами народа, попавшими под влияние их пропаганды. Вооруженные силы хранили особую верность государю императору. Это не было простой формальностью как для рядового состава и нижних чинов, комплектовавшихся главным образом из крестьян, так и для офицерского корпуса. Эта преданность обеспечивалась как мистическим ощущением происхождения монархии от Бога (царь – помазанник Божий), так и определенной социальной обособленностью военных, которые были в подобной изоляции менее подвержены политическому влиянию.
Широкомасштабный призыв на военную службу новобранцев и резервистов в начале Первой мировой войны радикально изменил обстановку. Молодые русские крестьяне первых призывов были прекрасными солдатами, отличались храбростью и дисциплинированностью. (Они большей частью полегли, были изранены и искалечены в героических и грандиозных битвах 1914–1915 годов. – Ред.) От них явно отличались бородатые,
В течение трех лет, предшествовавших революции, офицерский корпус претерпел еще большие изменения. Процент потерь русского офицерства на поле боя был немного выше, чем среди солдат. Быстрый рост разнообразных штабных учреждений, требовавших в штат военнослужащих с боевым опытом, имел следствием быстрые повышения по службе и утечку с фронта лиц, произведенных в офицеры в мирное время. Их заменяли в большом количестве бывшие унтер-офицеры и курсанты, которые проходили краткосрочные курсы подготовки в офицерских и кадетских школах. Курс офицерской подготовки, длившийся в мирное время более двух лет, сократился в 1916 году до шести месяцев. Изменился также социальный состав новых контингентов офицеров. Карьера офицера – за исключением гвардии – перестала быть вотчиной высших сословий. Наоборот, офицерская служба в армии открылась для людей, которые ни в коем случае не принадлежали к привилегированным сословиям. Она фактически стала одним из главных средств социальной мобильности. Многие старшие офицеры на войне были гораздо более скромного происхождения и достатка, чем лидеры революции [47] . Карьера офицера, однако, связывала его с братством себе подобных, которое представляло собой каждодневную реальность и обязывало его следовать требованиям сурового корпоративного духа. Кардинальное изменение социальной структуры офицерского корпуса было вызвано мощным приливом новобранцев со срочных курсов подготовки офицеров военного времени. Большинство этих молодых людей ранее не помышляли о военной карьере. Многие из них пришли из университетов и принадлежали по своему мировоззрению к радикальной российской интеллигенции. Многие участвовали в деятельности так называемой «третьей стихии», то есть сотрудников городских учреждений и земств, через которые революционные партии – прежде всего эсеры – пытались проникнуть в административный механизм России. Другие симпатизировали революционным партиям, как таковым. В военное время офицерская карьера, служба в армии перестали внушать прежние профессиональную гордость и эмоциональный подъем, хотя многие из новобранцев пошли на военную службу из патриотических побуждений. Но патриотизм в их понимании состоял скорее в преданности Родине, чем к царской особе, хотя они воспринимали эту разницу не вполне отчетливо.
47
Достаточно сравнить боевых офицеров, добившихся высоких чинов трудом, умом, храбростью и кровью, Корнилова или Деникина с Ульяновым-Лениным или Бронштейном-Троцким.
2. Армия и власти
Перемены в армии отразились на ее отношении к правительству: она перестала быть надежным инструментом в борьбе против нарождающейся революции. Когда в 1917 году в Петрограде начались волнения и встал вопрос о подавлении мятежа расквартированных в столице частей, со всех сторон посыпались утверждения, что армия не способна и не пожелает это сделать. Утверждали, что армия уже не представляет собой элитное, как прежде, образование, практически изолированное от политического климата страны, но стала просто частью народа, одетой в солдатские шинели. В этом доводе есть, конечно, резон, но это требует пояснения. В 1917 году предположение, что любой человек в военной форме безропотно подчинится приказам правительства на подавление внутренних конфликтов, безусловно, уже не имело под собой оснований. Тем не менее нет доказательств того, что в стране не было воинских частей, на фронте или в самом Петрограде, готовых выполнить такой приказ без колебаний. Кавалерия, в которой замена личного состава происходила гораздо медленнее, чем в пехоте и в которой около половины личного состава служили в армии еще до начала войны, могла, в принципе, рассматриваться как надежная опора самодержавия.
Отношения между правительством и вооруженными силами еще больше осложнились после организации Ставки (местопребывания высшего органа управления действующей армией, Верховного главнокомандующего), выдвигавшей свои претензии. Конституционным Верховным главнокомандующим был сам император. И в начале войны сложилось опасное положение, когда грандиозный масштаб конфликта не позволял однозначно ответить на вопрос, мог император или не мог считать своим долгом немедленно взять на себя командование действующей армией. В силу обстоятельств, возникших в последующие месяцы, этот вопрос не был решен сразу. Министрам и советникам удалось убедить царя назначить вместо себя Верховного главнокомандующего. Короткий период монарший выбор колебался между военным министром Сухомлиновым и дядей императора, великим князем Николаем Николаевичем. Последующее назначение Верховным главнокомандующим великого князя произошло отнюдь не потому, что между Ставкой и военным министерством отсутствовали противоречия. На самом деле великий князь не упускал возможности оскорбить или унизить военного министра, хотя Сухомлинов пользовался полным доверием и даже уважением царя. Великий князь был человеком авторитарного склада, мистик и фаталист [48] . Тем не менее великий князь пользовался репутацией беспощадного и по-солдатски прямого военного человека, который строго относился к генералам и помнил о нуждах и трудностях личного состава армии. Хорошо известные германофобские чувства делали его приемлемым для «ура-патриотов», а история о том, что он убеждал своего племянника подписать манифест от 17 октября 1905 года, служила почвой для его взаимопонимания с либеральной оппозицией.
48
См. довольно недоброжелательную характеристику великого князя в основанных на сплетнях мемуарах верховного священника (протопресвитера) вооруженных
Формирование сильного центра военной администрации в лице Ставки вело к вторжению военных в сферу компетенции гражданских властей как во фронтовой зоне, так и в прилегающих к ней районах. Официальные заявления, которые должны были бы исходить от правительства, такие как декларация от августа 1914 года с обещанием автономии полякам, выходили от имени и за подписью великого князя. Военные постоянно и во всевозрастающем масштабе вмешивались во все сферы управления страной. Это отражалось на всем государственном механизме, особенно в сферах транспорта и снабжения [49] . Конфликты между правительством и Ставкой открывали путь политическим маневрам и интригам, которые, как мы увидим, привели к перестановкам в кабинете министров в июне 1915 года. Перестановки сами по себе не могли разрешить основного конфликта. Новый Совет министров, видимо, склонялся считать возникшую ситуацию, как неизменную, питая смутные надежды одолеть Ставку в соперничестве в рамках Военного совета, который было предложено создать под председательством императора. Эти, а возможно, и другие планы и политические интриги шли своим чередом, когда император принял неожиданное решение в августе 1915 года взять Верховное командование вооруженными силами в свои руки.
49
См. последующие главы 4 и 7 относительно положения евреев и кризиса 1915 г.
С этого времени трения между Ставкой и Советом министров сильно пошли на убыль, центр же напряженности в политической жизни военного времени сместился в сторону ухудшающихся отношений между Думой и самодеятельными организациями, с одной стороны, и правительством и царем – с другой. Значительное повышение боеспособности армии, чему свидетельством стало впечатляющее летнее наступление 1916 года (наступление Юго-Западного фронта генерала Брусилова, удары же Северного фронта генерала Куропаткина и Западного фронта генерала Эверта цели не достигли. – Ред.), ослабило напряжение лишь в небольшой степени. Фактически кампания оппозиции по обвинению правительства в нежелании предпринимать эффективные военные усилия и тайном стремлении выйти из Антанты нарастала до тех пор, пока не стали наконец открыто выдвигаться обвинения в измене – как в частном порядке, так и в Думе. Эту кампанию, инициированную верхними слоями российского общества, подхватили широкие массы обеих столиц и офицеры на фронте. В подрыве престижа императорской семьи и правительства значительную роль также играли слухи о влиянии Распутина при дворе (в том числе и на выработку политических решений).
Решение Николая II принять на себя Верховное командование, очевидно, явилось его последней попыткой сохранить монархию и предотвратить надвигавшуюся бурю при помощи позитивных действий. Мы уже знаем, насколько глубоки были изменения в составе и организационной структуре вооруженных сил после первого года войны. Лишь эффектный шаг, предпринятый императором, давал надежду на восстановление традиционной связи между монархией и армией. Николай II считал, и небезосновательно, что лишь в роли Верховного главнокомандующего он мог вновь внушить и укрепить доверие к себе командующих войсками, офицерского корпуса и рядового состава вооруженных сил. События 1916 года – успехи на Юго-Западном фронте и обретение уверенности армией (Северный и Западный фронты, потерпев неудачу, уверенности не приобрели. – Ред.), казалось, оправдывали ожидания императора. Но было одно обстоятельство, которое он явно недооценивал: решимость лидеров самодеятельных организаций и думской оппозиции внедрить в элиту офицерского корпуса свои политические идеи и использовать ее поддержку в целях продвижения конституционной реформы. То, чего достигла оппозиция, на самом деле состояло в лишении монархии единственного средства защиты от революционной угрозы – вооруженных сил.
3. Армия и самодеятельные организации
О тайных контактах, поддерживавшихся между командующими фронтами и лидерами политических группировок, доминирующих в самодеятельных организациях, известно немного. Но это малое приобретет тем большее значение, если принять во внимание решающую роль, которую играли командующие фронтами накануне отречения, – роль, которая позволяла говорить о них как о «генерал-адъютантах революции».
Генералы, назначенные командующими различных фронтов, неизбежно должны были войти в официальный контакт с лидерами самодеятельных организаций, сфера действий которых включала помощь армии в организации ухода за ранеными и больными, организации в возрастающем масштабе снабжения вооруженных сил продовольствием, одеждой, фуражом и даже амуницией и оружием. Как мы далее увидим, лидеры самодеятельных организаций не замедлили использовать эти официальные контакты для жалоб на инертность правительственных департаментов и для выдвижения проблем, способных обострить отношения между командующими фронтами и министерствами. Сам Гучков и его заместитель Коновалов работали в Ставке с Алексеевым, в то время как Терещенко, глава киевского ВПК, энергично влиял в том же духе на Брусилова, командующего Юго-Западным фронтом.
Янушкевича, бывшего начальником штаба Верховного командования при великом князе, сменил в августе 1915 года генерал Алексеев, которого рекомендовали на этот пост после того, как он блестяще руководил исключительно трудными оборонительными операциями и отступлением русской армии в 1915 году. Это был скромный, деликатный человек, весьма образованный генерал, которого высоко ценил император: каждый второй день недели и каждое воскресенье, а также в праздники генерал завтракал и обедал за столом царя, считаясь почетным гостем. Каждое утро император и генерал проводили несколько часов в обсуждении военной ситуации. В отношениях между ними установилась полная гармония. Нет никаких указаний на то, что император пытался навязывать своему начальнику штаба какие-нибудь стратегические или тактические идеи. Фактически Алексеев пользовался полной самостоятельностью, каждая его инициатива находила поддержку императора. Алексеев отличался неутомимостью и не любил перепоручать чересчур много дел своим подчиненным в Ставке. Свои стратегические идеи он вырабатывал под влиянием теорий весьма неординарного деятеля, генерала Борисова, который был товарищем Алексеева по 64-му пехотному Казанскому полку и по Академии Генерального штаба и, получив назначение состоять при начальнике штаба Верховного командования, негласно стал помощником и советником Алексеева.