Фея Альп (др. перевод)
Шрифт:
А море тумана волновалось, вздымалось медленно, неудержимо, пока в нем не потонуло все, только любимое лицо еще виднелось вдали, как гроза, сквозь эту серую вуаль. Наконец и оно исчезло, безбрежное море тумана подхватило мечтателя, и он поплыл по нему вдаль, в вечность.
Над Волькенштейном бушевала метель. Крутясь и волнуясь, опускался на землю белый покров и ложился на спящего у подножия побежденной им вершины. Человек, вся жизнь которого была пламенем и страстью, который дышал всей грудью только в жарких, солнечных странах, покоился в снежных объятиях. Жизнь дерзкого смертного угасла от ледяного поцелуя феи Альп.
Глава 27
И
Со злополучного дня страшной катастрофы прошло почти три года. Окончание дороги долго оставалось под сомнением, по крайней мере в отношении верхнего участка, проходящего через Волькенштейнский округ. Переговоры с Железнодорожным обществом тянулись несколько месяцев, но наконец энергия главного инженера одержала победу, и решено было восстановить полуразрушенную дорогу в прежнем виде. Теперь решение это воплотилось в жизнь.
Станция Оберштейн, расположенная довольно далеко от местечка того же имени, у Волькенштейнского моста, особенно щедро была разукрашена гирляндами и флагами: поезд, который вез главного инженера с женой, всех членов правления и множество приглашенных на торжество, остановился здесь на более продолжительное время, и его ожидал особенно торжественный прием. Курортный оркестр из Гейльборна выстроился на платформе, на окрестных высотах расставили несколько маленьких мортир, и окрестных жителей собралось здесь больше, чем на остальных станциях.
В пестрой, радостно возбужденной толпе выделялась долговязая фигура Гронау. Он был еще чернее, чем три года назад, но, в общем, остался прежним. Эрнст Вальтенберг оказался весьма великодушным к своему секретарю – его завещание вполне избавляло того от забот о будущем, но страсть к бродяжничеству была слишком сильна у Гронау. Он опять отправился странствовать и только теперь, после трех лет отсутствия, вернулся, чтобы еще раз взглянуть на «старушку Европу». Рядом с ним стояли Джальма, уже не мальчик, а красивый, стройный восемнадцатилетний юноша, и Саид в европейской одежде; последний радостно приветствовал своего бывшего начальника и ментора.
– Я очень рад опять увидеться с мастером Хрон! – без конца твердил он. – Я уже знал от доктора Герсдорфа, что мастер Хрон приедет на праздник, но мы думали, что мастер Хрон…
– Саид, сделай милость, перестань твердить свое «мастер Хрон»! – перебил его Гронау с прежней бесцеремонностью. – Неужели ты до сих пор не выучился говорить по-немецки? Ты все еще так коверкаешь слова, что уши режет, а между тем провел целых три года в Германии. Послушай-ка Джальму – он трещит как сорока, хотя выбить из него глупость мне так и не удалось: уж слишком крепко она в нем засела. Ты непременно хотел остаться здесь, как же тебе живется у доктора Герсдорфа?
– О, очень хорошо! – воскликнул Саид. – Но я не останусь у него, я ухожу через несколько недель.
– Вот как! Куда же? – спросил Джальма.
– В Оберштейн! Я… – Негр сделал эффектную,
– Ах ты, несчастный! Как это тебя угораздило? – вскрикнул Гронау. – И где, скажи на милость, ты откопал себе здесь черную землячку?
– Моя невеста совсем белая и очень, очень красивая, – объявил Саид с величайшим удовольствием. – Она служит няней при маленьком Берти. Она сильно, очень сильно любит меня, и миссис Герсдорф говорит, что я непременно должен жениться.
– Ну еще бы! В доме, которым правит эта женщина, все должны жениться! – проворчал Гронау. – Что же ты собираешься делать в Оберштейне со своей любящей супругой?
– Оберштейн теперь – станция! – пояснил Саид. – Доктор Герсдорф выхлопотал мне аренду новой гостиницы, которую выстроило железнодорожное общество; мы будем кормить и поить всех чужестранцев, которые будут приезжать в поездах, много сотен тысяч!
– Много сотен тысяч! – передразнил Гронау. – Надо полагать, это будет весьма выгодное и широко поставленное дело. Ты мог бы начать сегодня же, потому что господа члены правления и прочие гости, которые приедут с поездом, все захотят есть и пить, а здесь, на станции, я не вижу буфета.
– Нет, доктор Рейнсфельд дает всем этим господам большой обед на своей вилле, – с важным видом заявил Саид.
– Доктор Рейнсфельд – на своей вилле? Большой обед? Вот как! – Гронау громко расхохотался. – Интересно было бы поглядеть, как справляется добрый Бенно с ролью миллионера! Думаю, что чувствует себя довольно неудобно, ну да он как-нибудь помирится с этим несчастьем. Герсдорф писал, что один-то миллион все-таки остался от колоссального состояния Нордгейма.
– Мастер Гронау, поезд идет! – крикнул Джальма.
Толпа на платформе пришла в движение; все теснились вперед, вытягивая шеи, чтобы увидеть первый поезд, подымавшийся снизу. Вот он скрылся в большом туннеле ниже Оберштейна, вот опять показался, гордо и спокойно скользя вперед. Увешанный гирляндами локомотив выпустил длинную белую струю дыма, и она развевалась над ним как победный флаг. Вот поезд достиг ущелья и загрохотал по мосту, встречаемый оглушительной музыкой, ликующим «ура» и выстрелами мортир, будящими эхо в окрестных горах.
На станции пассажиры вышли, но прошло по крайней мере полчаса, прежде чем они отправились на виллу: надо было сначала осмотреть красу всей дороги – Волькенштейнский мост, которого часть приглашенных еще не видела. Колоссальное сооружение возродилось из развалин; гордо и величественно, как прежде, перебрасывался мост со скалы на скалу, под ним в головокружительной глубине шумел тот же дикий поток, а над ним высилась вершина Волькенштейна, и сегодня в облачной чалме. Но на склоне, где раньше стоял заповедный лес, теперь подымалась мощная стена, надежная защита на случай возможного повторения схода лавин.
Главный инженер Эльмгорст под руку с женой водил желающих осмотреть мост. Само собой разумеется, он был героем дня, и его со всех сторон осыпали поздравлениями и выражениями восторга. Он принимал их спокойно и серьезно.
Эрна, наоборот, сияла счастьем и гордой радостью, ее глаза загорались при каждом поздравлении, каждом восторженном слове, относящемся к ее мужу. Каждый жаждал перекинуться хоть словом с красавицей-женой инженера, и каждому она старалась приветливо ответить, оказать внимание.