Фея Альп (др.перевод)

Вернер Эльза

Дверь зала отворилась, и вошла баронесса Ласберг с Алисой.

Баронесса имела покорно-страдальческий вид: она хоронила сегодня свою заветную мечту. Она твердо рассчитывала ввести свою питомицу в ряды аристократии, и вдруг Вольфганг Эльмгорст перехватил добычу. Впрочем, он был единственным человеком, которому баронесса могла простить это, потому что давно сумел войти у нее в милость, но все-таки оставалось прискорбным фактом, что такой безукоризненно изящный кавалер носил простую мещанскую фамилию.

Алисе совершенно не шло бледно-голубое атласное платье с чересчур роскошной кружевной отделкой и длинным шлейфом. Тяжелые складки дорогой материи положительно давили ее хрупкую фигурку, а бриллианты,

сверкавшие на шее и руках, были не в силах придать жизнь ее вялому и бесцветному лицу.

Вольфганг быстро направился к невесте и поднес ее руку к губам. Он был полон внимания к ней, любезности по отношению к баронессе Ласберг, но его лицо прояснилось лишь тогда, когда вернулся Нордгейм и стали подъезжать первые гости.

Залы начало заполнять блестящее общество. Здесь были сливки столицы: родовая аристократия и аристократия ума, мир финансов и искусств, высшие военные и статские чины. Между драгоценными дамскими туалетами блистали многочисленные мундиры; все сверкало, волновалось, шуршало и вполне гармонировало с блеском дома Нордгейма.

Центром общего внимания были жених и невеста, вернее, жених, который большинству был совершенно неизвестен и потому возбуждал двойной интерес. Эльмгорст красив – это невозможно отрицать, и в его талантливости также не сомневались, но с такими только качествами не получают руки одной из богатейших наследниц, которая может предъявлять и другие требования. И при этом молодой человек как будто находил как нельзя более естественным свое неслыханное счастье; он не проявлял ни малейшей неуверенности, которая показывала бы, что он впервые в таком блестящем обществе. Под руку с невестой он спокойно и гордо стоял рядом с представлявшим его тестем, одинаково любезно принимая каждое поздравление и отвечая на него, и в совершенстве справлялся с главной ролью, выпавшей ему в этот вечер. Он был вполне членом семьи, с полным самообладанием занимал соответственное положение, и по временам казалось, будто общество представляется ему, а не он обществу.

В числе гостей находился и барон Эрнстгаузен, надменный, чопорный аристократ. Он явился сегодня без супруги, но вел под руку дочь. Маленькая баронесса была восхитительна в розовом бальном платье, с венком подснежников на вьющихся черных волосах и буквально сияла радостью и торжеством, потому что настояла-таки на том, чтобы ехать на сегодняшнее торжество. Родители сначала не хотели брать ее, потому что Герсдорф также был в числе приглашенных, и они боялись возобновления попыток к сближению с его стороны. На всякий случай папаша приготовился к встрече с врагом: он шел рядом с дочерью с видом телохранителя и держал ее руку так крепко, словно намеревался не выпускать ее весь вечер.

Однако адвокат не обнаруживал желания подвергать себя опасности получить отпор и удовольствовался вежливым поклоном издали, на который барон Эрнстгаузен ответил весьма чопорно; Валли же наклонила головку так серьезно и благонравно, как будто совершенно примирилась с родительской охраной. Разумеется, в этой головке давно уже был готов план кампании, и она тотчас принялась за его выполнение.

Сначала она обняла и поздравила невесту, для чего ей пришлось выпустить руку отца, потом как нельзя любезнее приветствовала баронессу Ласберг, наконец, почувствовала прилив безграничной нежности к Эрне и благополучно отвлекла ее в сторону. Отец посмотрел им вслед несколько подозрительно, но Герсдорф оставался на другом конце зала, а потому Эрнстгаузен успокоился и решил, что превосходно выполнит свою обязанность телохранителя, если не будет спускать глаз с врага. Он не подозревал, какая коварная интрига приводится в исполнение за его спиной.

Перешептывание в оконной нише заняло немного времени; затем Эрна вдруг исчезла из зала, а Валли с самым

непринужденным видом вернулась к отцу и с увлечением стала беседовать со знакомыми. Однако она хорошо видела, как Эрна вернулась, подошла к Герсдорфу и сказала ему несколько слов; он казался слегка удивленным, но поклонился как бы в знак согласия, и маленькая баронесса с торжеством развернула свой веер; военные действия начались, и папаша на большую часть вечера получил мат.

Тем временем Нордгейм нетерпеливо оглядывался вокруг, ища глазами племянницу. Он разговаривал с гостем, который только что вошел в зал; этот гость не принадлежал к числу обычных посетителей дома, но, по-видимому, имел право на особое внимание, по крайней мере, Нордгейм встретил его так любезно, как встречал лишь очень немногих. Как только Эрна показалась вблизи, он направился к ней со своим собеседником и представил ей его:

– Эрнст Вальтенберг, о котором я тебе говорил, – моя племянница Эрна фон Тургау.

– Я имел несчастье не застать дам во время моего визита вчера, и потому мадемуазель еще не знает меня, – сказал Вальтенберг, кланяясь.

– Нет, знает: я много рассказывал о вас за обедом, – быстро возразил Нордгейм. – Такой путешественник, как вы, изъездивший весь земной шар и явившийся прямо из Персии, представляет исключительный интерес для дам, а в моей племяннице вы найдете особенно внимательную слушательницу, если станете рассказывать о своих путешествиях: все причудливое и необычное в ее вкусе.

– В самом деле? – спросил Вальтенберг, глаза которого с нескрываемым восторгом устремились на красивую девушку.

Нордгейм заметил это и улыбнулся; не дав племяннице времени ответить, он продолжал:

– Уверяю вас! Но прежде всего мы должны постараться, чтобы вам было уютно в Европе. Я буду очень рад, если мой дом окажет этому хоть некоторое содействие, его двери всегда открыты для вас.

С предупредительной любезностью протянув гостю руку, он отошел. Без сомнения, он намеренно свел этих двух людей и оставил затем одних, но Эрна ничего не заметила. Она приняла нового знакомого равнодушно: заморские гости были не редкость в доме Нордгейма, который всюду имел связи; однако беглый взгляд на этого человека заставил ее заинтересоваться его оригинальной наружностью.

Вальтенбергу было лет сорок с лишним; его не особенно крупная, сухощавая фигура говорила о выносливости и привычке к трудам и опасностям путешествий; смуглый, почти коричневый цвет лица указывал на долголетнее пребывание в тропических странах. Он не был красив, но тем большее впечатление производили глубокие морщины, проведенные на его лице не годами, а перенесенными испытаниями. Вьющиеся черные волосы обрамляли широкий лоб, серые, стального цвета глаза под густыми бровями смотрели хмуро, но были способны загораться страстью. В общем, в его внешности было что-то необычное, чужеземное, резко выделявшее его среди блестящих, но в значительном большинстве неинтересных, бесцветных людей, заполнивших залы. И голос Вальтенберга отличался своеобразным тембром – его глубокий, низкий звук тоже был нездешним. Однако правила, принятые в обществе, были знакомы этому человеку в совершенстве: то, как он сел подле Эрны и начал разговор, обличало в нем светского человека.

– Вы приехали из Персии? – спросила Эрна, подхватив слова дяди.

– Да, по крайней мере, это последнее место, где я был. Я уже больше десяти лет не ступал на европейскую почву.

– Но ведь вы – немец? Вас так долго удерживала вдали служба?

– Нет, я следовал собственной склонности. Я не принадлежу к числу домоседов, которые прирастают к своему дому и родине, меня с самых ранних лет тянуло в широкий мир, и я всецело отдался этому влечению.

– И за десять лет вы ни разу не почувствовали тоски по родине?