Фея горького миндаля
Шрифт:
Всё блестело под солнцем. Дорога плавилась каждой ещё не застывшей каплей.
— Отойдите!.. Кажется, видите — здесь работают?! — горланили тётки-гудронщицы. И, сидя на зелёных парковых скамьях, курили и ели солёные огурцы.
Они были в красивых пёстрых косынках. Они были в ботиночках, как у Кати. И в брюках, как у тёток на набережной. Только брюки в гудроне.
— Эй, пацанка с чулком! В ботиночках!.. Может, хочешь солёного огурца?
— Могу.
< image l:href="#" />И
Молодая тётка, в веснушках, с косынкой по самые брови, запихивала ей в рот при каждом куске огурчика по кусочку хлеба.
— Гудронить хочешь?
— Могу.
— Айда в нашу бригаду!
— Нет. Я ещё не умею курить, — огорчённо сказала Катя.
Женщина громко захохотала, запрыгали завязанные на затылке края косынки в горошину.
— Ты что же, хочешь сказать, что у нас не работа, а перекур?
Катя именно это хотела сказать. Наконец у кого-то нашлось для неё хоть немного времени, чтобы поговорить. Она была готова поговорить. Но тут она увидела папу. Папа шёл по набережной и что-то искал. Он шёл и оглядывался. Увидев Катю, папа спросил:
— И куда тебя черти носят?! У тебя расстегнулся чулок.
— Застегни, — покорно сказала Катя.
И папа ей застегнул чулок. Потом он вздохнул, немножко подумал и посадил её к себе на плечо. Сверху Кате сделалось видно море.
Глава III. У отца на закорках
Море блестело. Это была морская земля. На море стоял пароход. Он не шевелился. Пароход был большой. Как дом. Настоящий дом. С окошками. Без трубы.
Папа шёл с Катей по набережной. Над ней было солнце. Над нею были деревья: посредине неба — шары из зелени. Пыльной зелени.
Голову Кате сильно пекло.
— Куда шляпчонку девала? — поинтересовался папа.
— Не было шляпы, — сказала Катя.
…Длинной шпалерой развёртывались по правую сторону Кати окна больших магазинов, они блестели.
На углах торговали цветами. Тётенька в белой майке продавала тетради и книги. Люди бея всякого дела шагали туда и назад. Кате сверкало в глаза с обеих сторон; с одной стороны море, с другой — витрины. Мороженщицы торговали мороженым. Все вокруг, сколько людей было на свете, ели мороженое. В угловом магазине темнела через стекло треугольная горка; вишни. Сверху Катя увидела потолок магазина. По магазинному потолку летали голые мальчики и большая рыба, задравшая хвост.
А папа всё шагал и шагал по набережной. Одной рукой он придерживал Катю.
— Побыстрее, — сказала Катя и легонько толкнула папу.
— Ты долго будешь мною командовать? — удивился папа. И убыстрил шаг.
Они вышли на улицу. Эта улица была настоящая, безо всякого моря. Здесь
И ещё миндальное дерево росло у церквушки, что на горе. Куда ни глянешь, повсюду миндаль. Тут и там миндаль. И всюду с розовыми животиками. Может, у миндалей были листья, но очень маленькие. Эти листья не шевелились — отяжелели от пыли. Над землёй носилось белое облако — это дышали машины, и пыль, пыль…
Люди толкали друг друга на узеньких тротуарах. В гору взбирались старые лестницы с обкромсанными ступенями. Улица грохотала. Если закрыть глаза, начинало казаться, что улица поёт камнями, гудками и голосами…
Папа и Катя шагнули под ветки деревьев. Ветки цветущего миндаля задели Катину щёку, запахло вялой листвой.
— Гражданин, у девочки расстегнулся чулок.
— А будь оно трижды неладно! — ответил папа.
И вдруг побежал ветер. Раздался шорох. Заговорили деревья. Деревья заговорили с Катей. Недолго шумели они, но успели ей рассказать, что у неё одной самая что ни на есть большущая шляпа: небо. И что кисточка её шляпы что ни на есть самая большая и жёлтая, золотая: солнце. Деревья успели подробно рассказать Кате, до чего же надоело им стоять и шуметь. Никто их не слушает, никто не хочет с ними поговорить. Всем некогда.
«И вот я спрыгну», — ответила Катя. «И вот я упрячусь», — ответила Катя. «И вот я возьму мороженого. И вот я пойду и сделаю «айда в бригаду, айда перекур».
Глава IV. Завод
Завод у папы был хлебный: там жили хлеба. Но утрам хлеба развозили по городу. В грузовиках.
Вся улица пахла хлебом. Не так чтоб сильно — немножко, но Катя слышала. Запах хлеба рассказывал Кате про то, как утром она встаёт, как бабка наливает ей молоко.
— Катя, ты что? Уснула?..
Нет. Она не уснула. Медленно и осторожно Катя разматывает витки своей сахарной сдобной плюшки.
«Тебе чего?» — говорит Катя. «А мне так!.. А мне ничего себе», — говорит плюшка.
Запах хлеба около папиного завода рассказывал Кате про многое. Например, про то, как бабка идёт из булочной. Она держит в руках авоську. В авоське два тяжёлых коричневых кирпича.
Вот бабка остановилась. Разговаривает с соседкой. Они говорят так долго! И хлеб из глазков ну подмигивать Кате. «Тебе чего?» — говорит Катя. «Так себе, ничего себе», — отвечает хлеб.