Фея
Шрифт:
И вот наступила темная ночка, Матвеич по обыкновению своему опять полез к ней в спальню через окно, да только стал сымать с себя портки, как тут же охнул, оседая…
Оглядывается назад, а Верка с топором стоит, а по околышку кровь тихонько каплет, а у самой Верки зуб на зуб не попадает…
– Что ж ты, стерва, учудила-то?! – воскликнул в сердцах Матвеич и сразу помер.
А Верку вскоре в лагеря направили… дали ей всего три года за мужика-то, потому что, как выяснилось, до этого ее Матвеич снасиловал да триппером
А после тюрьмы Верку как подменили, на мужиков теперь не смотрит, ходит в церкву, Богу молится да свечки ставит, а бабке Мане своей говорит:
– Я теперь, баба Маня, как райская птичка жить хочу, токо шоб там, на небесах, и шоб без всяких там мужиков и выпивок…
Эсфирь
стихотворение в прозе
Всякий человек еще с детства мечтал вырваться отсюда…
Священник за обещанное молчание рассказал ему, как она исповедывалась…
В лихолетье над Царством поднимаются химеры…
Она была бела как снег… В пустой церкви трудно бороться с бесом…
Говорят, по звездам можно определять путь…
Кто-то сделал это, она знает, она сама остановила его взглядом и предрекла ему смерть…
Такую далекую и непостижимую, что даже невозможно представить или хотя бы пожелать…
Вместо исповеди – пророчество, вместо раскаянья – грусть…
Он сам хотел сказать ей про это… но рядом с нею испугался сам себя…
Она принадлежала ему всем своим отчаяньем…
Когда он дергал за языки колокола, он мечтал и мог летать по очертаниями крыш… Поцеловав его руки, она заплакала…
Сумасшедшая с распущенной косой возле алтаря…
Ветер резко выл с реки голодным зверем…
Железо на главах ржавеет как купол цветка…
Она невинная, а потому немая… Она молчит, чтоб пронзать своей верой…
Нет, не его, а саму невозможность быть собой…
Шаги как страхи меж икон ложатся в мрак… Собаки лают и кричат вороны…
Можно просто не верить ни во что и стоять, вслушиваясь в ее стоны…
Хуже верить в Бессмертие и знать, что боль никогда не покинет тебя…
Он был безволен отпускать теперь грехи…
О нежности не молят, в нежность просто верят и кидаются в нее с головой…
И создают ее совсем из ничего…
Хрупкая белая женщина опускается перед ним на колени… Он гладит ее рукой и содрогается от плача, он жалеет не себя…
Нет, она не сумасшедшая, она скрылась откуда-то, чтобы здесь с ним ворожить Вечной Тайной…
Прохладные ладони на щеках и ветер, пролетающий сквозь щель…
Она целовала его по-детски наивно…
Ее имя – Эсфирь… Такое же прозрачное и голубое, как в детских снах…
Маленький художник
Ах, милая добрая женщина, ты так хотела родить
Эти несчастные и дикие от собственной неприкаянности люди – мужчины – самцы, чья дурная страсть была лишь мимолетным вожделением…
Стоящие в очереди как нищие за похлебкой у Твоего зияющего лона, они вряд ли думали, что у Тебя от них может родиться даже этот жалкий и никому ненужный шестипалый уродец…
О, как Ты, бедная, выла, как пыталась наложить на себя руки и больше никогда никого не видеть…
Угрюмые и несчастные цветы рождает полночь… Именно в такую глухую полночь Ты выносила из роддома своего ребенка как клеймо и позор пережитого тобою бесчестья…
Как Ты желала его задушить и бросить в ящик с мусором, мимо которого проходила, чтобы потом уже уйти, уехать отсюда и полностью раствориться в любом дальнем крае, но ребенок заплакал, он заголосил как всякая живая Тварь, он жадно просил есть…
И тогда Ты дала ему грудь там, в темноте, на ветру и снова почувствовала это странное ощущение своей Второй Жизни на этой грешной земле…
Именно там и тогда Ты поняла и почувствовала Святость всякой рожденной Жизни, ибо это была часть Тебя самой, и если бы ты убила эту часть – этого ребенка, то Ты бы убила прежде всего Себя, Ты бы убила себя как Мать…
И ты стала жить, ты стала надеяться на то, что Бог не оставит Тебя… Ты каждый день зажигала в храме свечу и молила Бога о счастье ребенка…
Это было Время безропотной Веры и долготерпения, Время, когда все люди на что-то надеются…
Бедная, разве Ты знала, что это еще один шаг на пути в Безмолвие…
Лишь спустя несколько дней Ты обнаружила, что Твой сын глухонемой и что его шестипалые ручки совершенно неподвижны – мертвы, как и левая часть половины лица и всего остального тела…
В остальном же это был очень умный и подвижный ребенок… Таких, конечно, жалеют за их прирожденную беззащитность и беспомощность…
С годами боль утихла, и ты стала реже посещать храмы… Мальчик рос и развивался, в отличие от своих глухонемых собратьев у него выработался свой язык жестов, которые Ты понимала лучше всех…
Однажды какие-то ученые пытались выпросить Твоего ребенка для своих научных исследований и даже предлагали Тебе деньги, но Ты сказала им только Одно Слово, и это Слово было настолько убедительным и волевым на Твоем разгневанном языке, что все они тотчас же ушли, извиняясь…
О, как обнял Тебя Твой мальчик, как он бедный заплакал, он все услышал и все понял по движению Твоих губ… Никто не хотел с ним дружить, его не взяли в детский сад, и поэтому он любил и знал только Тебя…
Он любил Тебя и как друга, ведь это Ты впервые сама вставила отточенный карандаш в пальцы его ног и стала водить им по белому листу бумаги…