Филарет - Патриарх Московский

Шелест Михаил Васильевич

Я отвернулся и, вздохнув, покачал головой. И тут труд меряют водкой. Народ Москвы спивался и я это видел. Мимо наших ворот по Гостиной улице вечером одному ходить было опасно. И не по причине грабежей, хотя и это процветало, а по причине шарахающихся мимо толп пьяниц.

— Я пить не буду, — пообещал я сам себе.

Мы с плотником закончили работу почти одновременно. Я посмотрел, как он вставляет проволочные петельки в длинные плашки и вставляет в них кусочки проволоки и убедился, что его

на усадьбе держат не зря.

Он, слегка хлопнув, закрыл коробку-доску и накинул на гвоздик крючок, замкнув створки и посмотрел на меня.

— Гони копейку.

Вздохнув, я отобрал у него коробку и, раскрыв, стал размечать игровое поле.

— Морилка есть?

— …

— Надо вот эти квадраты, что помечены мелом, чуть затемнить.

— А-а-а! Понятно. Сильно темнить.

— Сказано, «чуть», то есть слегка.

— Ясень пень!

Плотник взял тонкую кисточку и аккуратно пользуясь угольником, закрасил нужные квадраты. Я потрогал. Краска сразу впиталась в древесину.

— Эх, лаком бы покрыть, да сохнуть будет долго.

— Это, да, — согласился плотник.

— Покрась ещё вот эти шайбы, — попросил я.

Через некоторое время он закончил красить и я сложил шашки в открытую коробку.

— И что это у нас получилось?

— Подарок царю, Ерёма. Игра. Обязательно про тебя царю скажу.

— Как-кая такая игра, — отчего-то напрягся Ерёма.

— Настольная. «Шашки» называется.

Плотник вдруг бухнулся на колени и пополз ко мне.

— Не губи, барин! Не губи-и! — заголосил он.

— Что с тобой?!

Я отпрянул к выходу.

— Нельзя-я-я! — прошипел он, продолжая двигаться ко мне на коленях. — Нельзя-я-я!

— Что нельзя?

— Шашки-шахматы нельзя!

— Да, почему, нельзя? — оттолкнув его руки, вскрикнул уже я.

— Попы! Попы запреща-а-а-ю-ю-ю-т! Собо-о-о-р запрет наложил и митрополи-и-и-т… На-а-а ак!

Он икнул и тихо завыл.

— На-а-а к-к-к-о-о-о-л!

Сказать, что я охренел, это — мало. На меня тоже напала икота, но я справился с накатившим на меня страхом, взял доску и вышел из сарая на слегка подрагивающих ногах.

— Сейчас нажрётся в хлам, — подумал я. — И будет в своём праве.

Эта мысль слегка развеселила меня и на фоне нервного веселья я, справившись с дрожью в коленках, отправился к себе, прижимая локтем к боку злополучную доску. В комнате я положил доску на подоконник и посмотрел на неё со стороны. Она мне понравилась.

— Ну и пусть у меня лежат, — подумал я. — Сам с собой играть буду. Ещё и шахматы вырежу. Попрошу кузнеца инструмент сделать и вырежу. Болванки на станке выточу, а дальше и делов-то…

Позвали к вечерне, которая собиралась ежедневно в семнадцать часов. Отстояв

и отмолившись, я плюнул на вероятность посадки на кол и вернулся «домой» за шашками. Чтобы никто не понял, что я несу, завернул коробку в чистую сорочку и побрёл, трясясь, в Кремль. Склянку с пчёлами положил туда же, в коробку-доску, как и пакетик с липовым цветом. Шашки у меня были с мешочке за пазухой.

На крыльце казначейства меня встретил дед. Глянув на свёрток, он развернул его и хотел открыть коробку.

— Э-э-э… Там склянка с пчёлами. Разлетятся.

Дед глянул на меня, нахмурился, приоткрыл коробку, помяв мешочек с липой, хмыкнул, но ничего не сказал, и мы пошли в царские палаты.

— О! Пришли! — Сурово встретил нас царь-государь. — Снова стреляет. Отпустило было, а потом…

Я пожал плечами и, развернув тряпицу, раскрыл коробку и достал ёмкость с пчёлами. Развернувшись к царю, я увидел в его глазах растерянность, а у деда на лице лёгкую ухмылку.

— Это у тебя что?

— Где? Склянка.

— Не… Это, — он показал пальцем на коробку-доску.

— Липовый цвет в мешочке, — я понюхал и протянул. — Хорошо пахнет. Взвар делать.

Иван Васильевич взял, понюхал, кивнул и переглянулся с дедом.

— Ладно, давайте уже приступим к экзекуции, — молвил государь и сам задрал рубаху. Он с утра так, видимо, и не облачался в царские одежды.

— Получается, что я так и не видел ещё настоящего царя, — подумал я, разглядывая его голую задницу.

Осмотрев места пчелиных укусов и не увидев признаков аллергических высыпаний, я вколол царю два пчелиных жала прямо в между остистыми отростками и убрал склянку.

— Что так мало? — спросил царь недовольно.

— Вредно сразу много. Можно переполнить организм ядом. Любые излишества вредны.

— Разумно мыслит твой отрок, Михал Петрович. С ним поговорить не только об учёте казны можно. Что ещё знаешь? Что тебе интересно, кроме счёта?

— Читать люблю. Про природу, про богатства…

Царь хмыкнул.

— Что в земле лежат.

— Клады, что-ли?

— Зачем, клады? Медь, каменья поделочные, железо, злато-серебро. Много там чего спрятано.

— Много спятано, да добыть сложно, — проворчал царь. — Думаешь везде оно лежит в земле? Хрен там, а не золото! Сколько ищем… Заморских рудознадцев выписал, так никто ещё не нашёл ничего путного. Хоть соли у моря завались. Строгановы молодцы.

— Иноземцы могут врать.

— Как так? — удивился царь. — Я их пообещал озолотить.

— Так им может не это главное… Не твой посул.

— А что?!

Я повыдёргивал жала и опустил рубаху. Царь обернулся ко мне и глянул в глаза.

— Что им важно? — спросил он разделяя слова.