Филифьонка, которая верила в катастрофы
Шрифт:
Сдернув с кровати одеяло, Филифьонка отправилась по коридору, ведущему на кухню, ногой открыла дверь кладовки и прикрыла ее за собой. Отсюда шторм казался тише. В кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.
В темноте Филифьонка пробралась за мешки с картошкой и постелила одеяло у шкафа с банками джема.
Ее воображение рисовало картины шторма: некто черный и дикий тряс ее дом. Белыми драконами разрастались трещины в стенах. Из моря поднялся ревущий торнадо, подобный черной колонне и направился прямо к ней. Ближе и ближе… Такие бури ее собственного
«Гафса еще девочка, – решила Филифьонка. – Глупая девчонка с пирожными и наволочками в голове. Они ничего не понимают в цветах. Сидит сейчас у себя дома и думает, что я ничего такого не испытала на себе. Я – та, кто каждый день видит гибель мира. Каждый день! Но спокойно живет, ест, моет посуду и принимает гостей. Так, словно ничего не случилось».
Филифьонка высунула нос из-под одеяла, сурово посмотрела в темноту и заявила: – Я вас насквозь всех вижу.
Ничего не произошло. Шторм не утихал. Тогда Филифьонка нырнула под одеяло и заткнула уши руками.
А буря все шумела и шумела. Ветер мчался со скоростью сорока семи ярдов в секунду (хотя вряд ли кто-то в такую бурю замерял скорость ветра).
В два часа ночи снесло трубу. Она сломалась у основания и, проломив крышу, упала на кухонную плиту. Теперь через дыру в потолке виднелось темное, ночное небо, большие несущиеся облака, А потом ветер обнаружил эту лазейку и, разметав золу, сдернул занавески и скатерть. Фотографии тетушек и дядюшек Филифьонки закружились по воздуху. Все безделушки пришли в движение, застучали, зазвенели, ударяясь друг о дружку. Двери захлопали, картина упала на пол.
Наконец, в замешательстве появилась разгневанная Филифьонка. «Сбылось. Пришел конец. Все кончено. Я больше не могу ждать».
Она хотела было позвонить Гафсе и рассказать ей… рассказать ей кое-что и в самом деле ужасное. Холодно и торжествующе.
Но ветер уже оборвал телефонные провода.
Филифьонка слышала лишь грохот сыпавшейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, меня сдует вместе с крышей, – рассуждала Филифьонка. – Если спущусь в подвал, меня засыплет обломками. Но что-то предпринять необходимо».
Окно распахнулось, и мелкие осколки стекла посыпались на пол. Дождь залил мебель красноватого дерева, гипсовый хемуль свалился со своего пьедестала и рассыпался на куски. С отвратительным грохотом на пол упала огромная люстра. Она принадлежала дяде Филифьонки. Все вокруг стонало и трещало. Потом Филифьонка увидела в осколке зеркала свое бледное лицо. Не задумываясь, она подбежала к окну и выпрыгнула наружу…
Филифьонка обнаружила, что сидит на песке. По лицу ее били теплые дождевые капли, а платье развевалось, словно парус.
Филифьонка крепко зажмурила глаза, понимая, что совершенно необязательно находиться в самом центре жуткой опасности.
Ветер завыл сильно и беспокойно. Все тревоги исчезли. Опасность скрывалась внутри дома, а не снаружи.
Филифьонка осторожно вздохнула, вдыхая запах морских водорослей и открыла глаза. На улице было светлее, чем в доме.
Она
«Никогда раньше я не выходила ночью на улицу, – подумала Филифьонка. – Если бы моя мама узнала…»
Филифьонка поползла против ветра вниз к берегу, чтобы оказаться как можно дальше от дома. Ей почудилось, что море стало теперь сине – белым. С грохотом на берег обрушивались волны, и водяная пыль, словно дым, вилась над побережьем. Этот дым на вкус оказался соленым.
Позади, в доме что-то затрещало, но Филифьонка даже головы не повернула. Она спряталась за большим камнем и, широко раскрыв глаза, смотрела во тьму. Ей не было холодно. И странная вещь – внезапно она поняла: она же совершенно спокойна! Очень странное чувство, но Филифьонка решила, что это даже здорово. Что же раньше ее беспокоило? Стихийные бедствия?
К утру буря должна была бы утихнуть. Филифьонка твердо уверовала в это. Она сидела, глубоко задумавшись о себе и стихийных бедствиях, о своей мебели. Она пыталась представить, что же там случилось в доме. Вроде, кроме печной трубы ничего и не сломалось. Филифьонка чувствовала: в ее жизни никогда не происходило ничего более важного. Буря вывела ее из равновесия, перевернула все шиворот-навыворот. Но Филифьонка не знала, что это еще не конец.
«Интересно, все ли вещи сломаны, вымазаны золой, покорежились или потрескались? Придется сесть и чинить их, неделя за неделей: склеивать, латать и высматривать потерянные кусочки…»
Омытый, отутюженный, красочный и вызывающий чувство сожаления берег. «Раньше, он, кажется, был лучше… Нет, нет. Только не назад в темные, холодные комнаты, только не надо снова пытаться их сделать уютными…»
– Нет! Не хочу! – закричала Филифьонка, поднявшись на дрожащих ногах. «Если я все буду делать как раньше, тогда все и останется как раньше. Я боюсь… боюсь снова почувствовать надвигающуюся опасность. Ко мне опять станут подкрадываться тайфуны и торнадо».
В первый раз Филифьонка оглянулась и посмотрела на дом хемуля. Дом выглядел как и раньше, но теперь он был наполнен сломанными вещами, и они ждали, что Филифьонка вернется и позаботится о них.
Не без сожаления покинет Филифьонка реликвии своих предков…
– Мама всегда напоминала мне о долге, – прошептала Филифьонка.
Настало утро.
На востоке цветком распустился рассвет. Последние капли дождя сорвались с неба, но тучи не расходились. Буря спряталась между ними. Несколько раз вдалеке прогремел гром.
Погода казалась неустойчивой. В ней таилось что-то неведомое. Филифьонка не знала, на что же ей решиться.
И тогда она увидела торнадо.
Торнадо ничуть не походил на ее собственное торнадо, которого она представляла сверкающими черными колоннами воды. Этот торнадо был настоящим. Он светился. Вихрь белых облаков, вращающихся по невероятной спирали. Торнадо становился белым как мел, там, где он соприкасался с водой.