Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Каррер Эммануэль

Еще в конце XVII века иезуиты, побывавшие в Пекине, привезли в Европу трактат о гадании, который считался самой древней книгой Китая и ключом к его мудрости. Согласно этому трактату, который называется «Ицзин» («Книга перемен»), в основе мироздания лежит действие двух дополняющих друг друга сил, инь и ян, которые можно обозначить по желанию как женское и мужское начало, тень и свет, покой и движение, землю и небо, холод и жару, и так далее. Способ гадания прост: вы шесть раз подряд подкидываете монетку и, в зависимости от того, что выпадает чаще, орел или решка, составляете гексаграмму, отражающую точное соотношение инь и ян в мире в данный конкретный момент. Таким образом, вы получаете подсказку, как следует себя вести и какие предпринимать действия. Бесконечное

разнообразие жизни и множество ситуаций, которые постоянно изменяют ее течение, отражают шестьдесят четыре гексаграммы, ни больше ни меньше. «Ицзин» недаром называется «Книгой перемен»: она описывает не застывшие состояния, а тенденции, которые их оживляют. Китайцы уверены, что каждое мгновение нашей жизни — это переход из одного состояния в другое: апогей предвещает закат, а поражение — будущую победу. Тому, кто на ощупь идет в темноте, «Ицзин» сообщает, что свет вернется, а тому, кто ликует под полуденным солнцем, — что сумерки уже надвигаются; человека мудрого учит тонкому искусству позволить ходу мироздания нести себя по жизни, как течение несет пустую лодку.

За двести лет появилось немало различных переводов этого весьма туманного текста, приписываемых Конфуцию и другим авторитетам, которые предлагают свое толкование каждой из гексаграмм. Но к ним проявлял интерес лишь весьма ограниченный круг специалистов по Востоку, и так продолжалось вплоть до 1924 года, когда Ричард Вильгельм, немецкий пастор, влюбленный в Китай, предложил новый перевод, такой толковый и понятный, что древним трактатом заинтересовались очень многие. Карл Густав Юнг входил в число горячих поклонников «Ицзин», и именно одна из его учениц, Кэри Ф. Бэйнс, опубликовала в 1951 году в США английский перевод этой книги (перевода на французский язык Этьенна Пьерро пришлось ждать до 1968 года). В пятидесятых годах книга имела большой успех; поначалу лишь в узких кругах знатоков, но в течение двух последующих десятилетий «Ицзин» получил настоящую известность. Композиторы руководствовались этой книгой при написании музыки, физики — чтобы определять поведение элементарных частиц, и даже хиппи, выкурив несколько сигарет с марихуаной, хоп! — шесть раз подряд бросали монетки на восточный ковер, после чего выходили из затруднения с помощью замысловатых советов вроде «Постоянство полезно. Забота о корове приносит богатство» или «Освободи себя от большого пальца ноги. Тогда товарищ приблизится, и ты сможешь довериться ему».

Дик входил, если можно так сказать, в хвост авангарда. Взбудораженный одной статьей Юнга, он открыл для себя эту книгу в 1960 году и уже больше никогда с ней не расставался. Анна также была в это посвящена. Вскоре весь дом жил в соответствии с уклончивыми советами Оракула, то и дело вопрошая древнюю книгу и доверяя ее суду самые обыденные вопросы.

«Ицзин» одновременно является неисчерпаемым источником мудрости и пособием по гаданию. Можно ждать от нее рекомендаций общего характера — принимать жизнь при любых обстоятельствах такой, как она есть, или точных ответов на вполне конкретные вопросы, например: хватит ли мне бензина, чтобы доехать до ближайшей бензоколонки? Первый подход кажется более фундаментальным и осмысленным, во всяком случае, он доставляет меньше разочарований, чем второй. К несчастью для Дика, меньше всего на свете его привлекала мудрость. Все, чему учит даосизм, который основывается на «Ицзин»: необходимость проявлять гибкость, важность терпения и отречения, в общем, всякое знание о жизни, построенной на испытаниях и аскетизме, оставалось для него пустым звуком. В этом отношении Дик был полностью эзотеристом: веря в существование некоей тайны, спрятанной за видимым, полагал, что человеческий интеллект должен завоевать ее с помощью силы, а не жизнь мало-помалу научить нас этому. Он не ждал от мировой культуры, психоанализа или религии, что они воспитают его, но надеялся, что они снабдят его заветным паролем, который позволит убежать из пещеры, где, если верить Платону, нам показывают только тень реального мира.

Когда Дик был еще начинающим писателем, он очень любил рассказ одного из своих собратьев, лукавого Фредрика Брауна, о том, как ученые всего мира совместными усилиями создают гигантский компьютер. Они вводят туда все данные, составляющие человеческие знания, а также программу, способную их соединить. И вот наступает торжественный момент,

когда ученые наконец включают машину и, буквально затаив дыхание, набирают на клавиатуре первый вопрос: «Существует ли Бог?» Ответ не заставил себя ждать: «Теперь существует».

Определенным образом «Ицзин» напоминала этот компьютер, а ее набор из шестидесяти четырех гексаграмм — программу, позволяющую познать и объять мир. Со своим обычным педантизмом Дик объяснял Анне, как в этом сочетании сплошных и прерывистых черточек Лейбниц узнал прообраз собственной двоичной системы исчисления, в которой каждое число выражается исключительно при помощи двух цифр 0 и 1. «Книга перемен» буквально завораживала Дика. Для изобретателя крайних вопросов, постоянно ищущего, кому бы их задать, это был настоящий подарок богов.

«Ицзин» посоветовала ему снять хибару шерифа, чтобы написать там книгу, которая действительно чего-то стоит, или сдохнуть. (Эта драматическая альтернатива, без сомнения, ибо в «Ицзин» никоим образом не могла содержаться подобная формулировка; в случае неудачи, она бы просто объяснила, что время еще не пришло, что вы неосторожно поторопились.) Перевезя в новый дом свой скарб, Дик положил на стол рядом с пишущей машинкой два черных тома американского издания «Книги перемен» и три китайские продырявленные монеты, с помощью которых он строил гексаграммы. Затем он сел и начал ждать. Перед тем как задавать вопросы Оракулу, рекомендовалось прогнать все посторонние мысли, но Филип был не в состоянии это сделать. Образы, идеи, часто обдумываемые по нескольку раз, плавали на поверхности его сознания. Он предугадывал, что некоторые из этих обломков найдут свое место в книге, но не следовало торопить события: пусть пока плывут по течению.

В центре страницы было изображено украшение. Брошь или, может быть, кулон: что-то компактное, что умещалось в ладони. Это было не слишком дорогое украшение, но когда вы останавливались, чтобы посмотреть на него, чтобы взвесить его в руке, вы чувствовали, как в вас происходят положительные изменения. Волнение успокаивалось. Больше не было никаких противоречий, а если какие и оставались, то они уже больше не воспринимались трагически. Спокойствие, ясность. Это украшение должно было быть в книге. Его будущий роман должен походить на это украшение.

Но как этого добиться, если речь в романе пойдет о нацизме, к которому вот уже в течение нескольких месяцев устремлялись все мысли Дика? Он прочел массу книг, совсем недавно — книгу Ханны Арендт о процессе над Эйхманом в Иерусалиме. Фил Дик всегда знал, что, когда он однажды напишет что-то серьезное, это будет произведение, связанное с нацизмом. Никто из живущих на Земле во второй половине XX века не может забыть о злодеяниях фашизма, как он сам вынужден жить с мыслью о смерти своей сестры Джейн. Невозможно об этом не думать, неважно, что это уже далеко от нас, это обязательно должно присутствовать в его книге.

Нет, наверное, понятий более полярных, чем дао и нацизм. Однако японцы, которые боготворят дао, были союзниками нацистов. Если бы они одержали победу… Дик позволил себе какое-то время поиграть с этой мыслью. Такого рода книги по альтернативной истории уже писали, он читал одну из них, в ней Юг выиграл гражданскую войну в США. Дик спрашивал себя, каким был бы мир пятнадцать лет спустя после победы стран «Оси». Кто стоял бы во главе Рейха? Все еще Гитлер или один из его наместников? Изменилось бы что-нибудь, если бы место фюрера заняли Борман, Гиммлер, Геринг или, скажем, фон Ширах? Изменило ли бы это что-нибудь для него, жителя Пойнт Рэйс в округе Марин? И что именно?

У Дика было странное впечатление, как будто он представлял себе не гипотетическое будущее, а другое прошлое. Чем больше он об этом размышлял, тем явственнее становились это прошлое и явившееся его результатом настоящее; они могли бы существовать, и в определенном смысле они существовали, при помощи мозга писателя. Но они могли при этом существовать в тысяче различных форм; выбор был огромен. Каждое мгновение миллионы событий случаются или нет; каждое мгновение переменные величины превращаются в заданные, гипотезы становятся реальностью, и именно таким образом каждое мгновение мир предстает в измененном виде. И что бы литератор ни написал, на своем скромном уровне он неизбежно выполняет подобную работу. Поскольку случиться может все, писатель сам должен принять решение о том, что данное событие произойдет скорее, нежели другое.