Филип Дик: Я жив, это вы умерли
Шрифт:
— Однако, — заметил Дик, — история спасения не была окончена. Была эпоха Отца, о которой повествует Ветхий Завет, эпоха Сына, изображенная в Новом Завете, а теперь наступила эпоха Святого Духа.
— Не хочешь ли ты сказать, — заволновалась Дорис, — что твоя книга — это третий том Библии? Или что ты считаешь себя новым мессией?
Дик скромно рассмеялся.
— Нет, но, может быть, я кто-то вроде Иоанна Крестителя, предтеча на стыке двух эпох, самый великий в старой, самый незначительный в новой. Последний из пророков, тот, кто появляется в тот момент, когда все вокруг жалуются на то, что Бог оставил Свой народ, глас, вопиющий в пустыне. Если ты внимательно прочтешь Библию, то увидишь, что это был воодушевленный бородач, вроде меня. И спроси тогда себя, поверила ли бы ты ему. Только отвечай честно.
Значительно
В конце концов жена, не выдержав, ушла сама, забрав с собой Кристофера. Дик в тот момент, когда его юный шурин явился за вещами Тессы, как раз что-то обсуждал с Тимом Пауэрсом. По свидетельству того, Фил нисколько не переживал и успокоил Пауэрса, который о нем беспокоился, вежливо выпроводив гостя домой. Вечером Дик выпил сорок девять таблеток дигиталина, тридцать пакетиков либрия, шестьдесят — агресолина, порезал себе вены и лег спать в гараже, заперев дверь изнутри и включив мотор автомобиля.
Из-за неисправности зажигания мотор заглох. Фил не собирался умирать в неудобстве, и поняв, что выхлопной газ его не усыпит, поднялся наверх и дотащился до кровати. Немного позже дверь в его дом была выбита приехавшими врачами. Пребывая в смятенном состоянии, Дик попросил в аптеке соответствующим голосом новую порцию либрия, а фармацевт счел нужным предупредить медиков. Позднее Дик говорил, что ему следовало бы написать диссертацию о фармацевтах, столько раз помогавшим ему в жизни.
После промывания желудка его поместили в реанимацию. Лежа на спине, Дик разглядывал монитор с энцефалограммой, стоявший у него в изголовье. Сияющая и спокойная линия, которая беспрестанно пересекала черный экран, — это был он. Неясные мысли пробегали в его оцепенелом мозгу неровными, мелкими скачками. Фил погрузился в этот спектакль, попытался изменить изгибы линии, контролируя свой мозг подобно тому, как управляют игрушечной машиной. В какой-то момент промежутки между изгибами увеличились, линия стала прямой. Ему казалось, что он довольно долго разглядывал эту прямую, явно обозначающую, что он мертв. Затем она вновь, как бы сожалея, обрела свой синусоидальный облик.
Спустя три дня вооруженный полицейский вез Дика в кресле-каталке по длинному туннелю, соединяющему реанимационное отделение с психиатрическим. Долгое время Фил был предоставлен самому себе. Хотя он прекрасно мог бы дойти и пешком, полицейский, по той или иной причине, предпочел оставить его в кресле. Дик находился в каком-то коридоре, по которому время от времени проходили врачи и медсестры в белых халатах, всегда разные, а также больные в халатах. Все они казались Дику достаточно суровыми. Вероятно, они двигались по какому-то привычному маршруту. Не осмеливаясь встать и проверить свою догадку, Дик довольствовался наблюдением за тем, как двигается каждый из них. Душевнобольные всегда перемещаются с одинаковой скоростью, по-другому они просто не умеют. Несколько раз прошла дородная и неопрятная женщина, чей удивительно ровный голос рассказывал всем, кто захочет услышать, о том, как муж пытался отравить ее газом. Дик с удивлением отметил, что он непрерывно следит за развитием повествования, хотя женщина возникала перед ним всего на несколько секунд, затем надолго исчезая. Он потряс головой, чтобы отогнать эту загадку, как прогоняют назойливых насекомых.
Чтобы отдалить страдание, которого он пока не испытывал, но чье приближение предчувствовал, Дик начал думать о своей Экзегезе. Обычно он находил определенное утешение в мысли о том, что он предастся созданию космогонии,
Фил думал о Донне. Он был похож на человека, мучающегося бессонницей, которому наконец удалось найти удобную позу, в которой он мог если не спать, то хотя бы дремать. Он размышлял о том, что стало с Донной: превратилась ли она в героиноманку, умерла ли или вышла замуж, живет ли она в Орегоне или в Айдахо… Может быть, она лежит сейчас в больнице после дорожно-транспортного происшествия. Неизвестно почему, но последнее предположение показалось ему наиболее правдоподобным.
Дик также думал о Клео, напрасно пытаясь представить, какой была бы их совместная жизнь, останься он с нею. Какие книги он бы написал, на кого были бы похожи их дети. У него была любящая жена, которую он бросил. Судьба не преподносит такие подарки дважды. Что бы Клео сказала, если бы увидела его сейчас, в кресле-каталке, помещенного в психбольницу, разлученного с женой и маленьким сыном, владельца машины с неработающим зажиганием и полностью сгоревшего мозга? Вероятно, она бы заплакала.
Дик заплакал сам.
Он смотрел телевизор. Сначала показывали какое-то шоу. Затем новости, на экране промелькнул Никсон, находящийся в своей резиденции в Сан-Клементе. Он чуть не умер от тромбофлебита и также сидел в кресле-каталке. Оператор снимал его издали, и поэтому было невозможно разглядеть его лицо, только тело, съежившееся под шотландским пледом. Дик снова заплакал, на этот раз из жалости к самому себе и к своему бывшему противнику. Война закончилась, и оба они ее проиграли.
Позднее Дик прошел несколько обычных осмотров и старался выглядеть как можно более нормальным. Он отдавал себе отчет в том, что производит на врачей плохое впечатление. Хорошо еще, что никто не знал, что у него это уже вторая попытка покончить жизнь самоубийством, ведь в первый раз это произошло за границей.
Дику объявили, что он пробудет три недели под наблюдением, уточнив, что это может затянуться и на три месяца. Фил хотел было потребовать, чтобы ему зачитали права, но передумал. Став ненормальным, человек быстро приучается держать язык за зубами.
В больнице не происходило ничего особенного. Вопреки тому, что обычно пишут в романах, на самом деле больные не превосходили интеллектом врачей, а те не издевались над пациентами. В основном больные читали, смотрели телевизор, просто сидели, дремали, играли в карты. Иногда о чем-нибудь разговаривали, так беседуют люди на остановке в ожидании автобуса. Три раза в день больных кормили с пластиковой тарелки. И также три раза в день они принимали лекарства. Каждый имел право на свою дозу торазина и еще чего-то, сестры отказывались сообщать название, но стояли перед больным до тех пор, пока он все не проглатывал. Случалось, что медсестры ошибались и подходили с таблетками к пациенту по второму разу. Тот объяснял им, что уже принял лекарство, но его не слушали и настаивали на том, чтобы он выпил таблетки. Дик никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из больных относился к раздаче второй порции как к намерению врачей превратить их в отупевших существ. Самые злые говорили, что сестры — дуры, самые добрые утверждали, что они просто слишком загружены. Казалось бы, среди такого контингента можно было бы ожидать скорее параноидальных версий, но нет, даже самому Дику они уже порядком поднадоели. Он чувствовал, что умирает. Жизнь, физическая, умственная, духовная, вытекала из него, как гной из нарыва. Вскоре не останется ничего, кроме пустой оболочки.
Он делил свою комнату, в которой стояли три кровати, снабженные кожаными ремнями на тот случай, если понадобится кого-нибудь привязать, с двумя другими больными: молодым гебефреном, который не произносил ни звука, и с девушкой, похожей на мексиканку, свидетельницей Иеговы, — та, напротив, постоянно описывала царство Божье, где лев и ягненок живут бок о бок. Он даже не пытался сказать ей, что знает, как выглядит царство Божье и что это далеко не похоже на ее почтовые открытки. Так те, кому удалось спастись из концентрационного лагеря, не поправляют людей, начинающих болтать на эту тему, они просто качают головой и замолкают.