Филькина круча
Шрифт:
Санька медленно отвел глаза от Пахи. Не зная, что делать, он переводил взгляд то на стены, то на пол, то на вид за окном. Его руки со все еще сжатыми кулаками висели вдоль тела, как две уставшие дубины. Толик и Паха неотрывно смотрели на Саньку.
– Ладно… – сказал Реутов, обращаясь к своим кулакам. По его потеплевшему голосу было слышно, что он успокоился и уже остыл. Потом он сгреб рюкзак и поплелся в сторону лестницы.
Толик проводил взглядом Реутова и подсел к Пахе, подавая ему руку.
– Ты совсем дебил, да?
– Да я-то че! – Паха удивленно поднял брови. Он отвел руку Толика и поднялся сам.
– Ниче, пошли.
Уже на улице всю
– Нет, ты понимаешь, Толян, это из-за своей любви он озверел.
– Не гони.
– Да из-за своей Наташи он теперь глотку перегрызет, ек-макарек, ты че не видишь, он конкретно на нее запал.
– Ну и че?
– А то, Толян… – Паха сделал многозначительную паузу и продолжил: – Санька сам говорил, что мы – задроты, ботаны и лохи – никому, кроме друг друга, не нужны. Что мы должны держаться вместе. В нашей маленькой тупой группке сила, понимаешь?
– Ну и будь в этой тупой группке сколько влезет, что не так-то?
– А все не так-то! – Паха вдруг остановился и замолчал.
Толик обернулся и вопросительно развел руки.
– Вот ты что из себя сам по себе представляешь?
Толик махнул и пошел дальше. Паха зашагал следом.
– А ведь Реутов прав! По одиночке нас жизнь сожрет и не поперхнется. Потому что мы никто, лузеры, никчемности. Единственное наше спасение – в том, чтобы прибиться к таким же, как мы, чтобы найти хоть какое-то утешение. Вместе хотя бы прикольно и не скучно.
– Да это тебе просто жить скучно!
– Да, ек-макарек! – взбеленился Паха. – Я же тебе объясняю, мы ему больше не нужны. Ему нужна Наташа.
– Так может, и тебе найти Наташу? – Толик резко развернулся и встал как вкопанный. Паха подошел совсем близко. Его карие глаза хитро блеснули, а губы изогнулись в странной ухмылке. Он сплюнул, а затем тихо и размеренно произнес:
– Я не верю в преданность женщин. Они так…
Толик покачал головой и зашагал дальше. Ему хотелось поскорее оказаться на Филькиной круче, спуститься по насыпи к озеру. Подышать.
Толик, прямо как в детстве, собирался усесться на насыпь, укрытую снегом, чтобы полюбоваться видом озера, но, хмуро оглядев свои недешевые вельветовые брюки, передумал. Он поправил кашне, достал из внутреннего кармана куртки телефон и посмотрел на время. В гостиницу возвращаться еще не хотелось. В животе заурчало. Голый чай из директорского кабинета уже давно покинул желудок. Надо бы забежать в магазин, взять чего-нибудь перекусить, а потом поехать в центр города: нормально поесть, купить сувениры и подарки перед завтрашним вылетом, да просто погулять.
За спиной просигналила машина, Толик обернулся: какой-то охламон на двенашке чуть не сбил переходящую по переходу Анюту. Точно! Рабочий день же закончен. Темноглазая брюнетка вдруг среди деревьев поймала его взгляд. Она немного замедлила шаг и помахала ему. Толик помахал ей в ответ. Анюта улыбнулась, поправила лямку сумки, но не увидев никакой дальнейшей заинтересованности в своей персоне, заторопилась дальше. Толик был уверен, что Анюта спешила домой, к семье, или по другим важным, нужным делам. «А все же красотка! – подумал он. – Преданна ли ты своему рыцарю?»
Толик поднял голову. Сквозь серую паутину ветвей он смотрел ввысь, на набирающее черничный оттенок небо, и ему казалось, что оно теперь совсем не такое, каким было прежде, но что оно, как и тогда, таило в себе что-то новое и ошеломляющее, для чего он все еще не мог подобрать слов.
После стычки в школе Толик, Санька и Паха собирались
Толик прислонил руку к домику кручи. Закрыл глаза. Холодные доски были равнодушны к его прикосновению. С дороги донесся визг тормозов, а следом – злые голоса переругивающихся мужиков. В голове закрутилась картина того дня. Сирена скорой, мигалки полицейских машин и накрытое черным полиэтиленом тело. В тот день после перепалки в школе Саньку сбили насмерть.
Да, вечером Наташа зашла к Толику и принесла конспекты. А пока Толик по совету матери ставил чай на плиту, Наташа мышкой выскочила из квартиры, даже не попрощавшись и оставив открытой входную дверь.
Существуют ли творцы совпадений, которые заставили Паху в тот вечер выйти из их шестого подъезда чуть раньше, чем он собирался? Существует ли судьба, которая заставила Паху чуть дольше задержаться в магазине из-за балагурящего на кассе выпивохи? Ведь если бы он вернулся домой на две минуты раньше, чем вышла из лифта Наташа, он бы успел пешком подняться на второй этаж и спокойно вручить уставшей после работы матери пакет с молоком и буханкой хлеба.
Но Паха не торопился домой, он запрыгнул на ступеньки перед подъездом и обернулся, потому что ему показалось, что там на небе вдруг что-то сверкнуло. Какая-то звездочка. И Паха подумал, возможно, впервые в жизни, что все-таки тут, в этом мире, вроде не так уж и плохо, потому что и правда здесь… красиво! И слова в его голове подтвердил скрип тяжелой железной двери подъезда. И Паха увидел огромные глаза Наташи на прячущемся в тени козырька темном лице, в тот момент они враз показались ему двумя большими звездами, в которых заключалось все то красивое, что только есть на свете. И если бы Наташа в вечерней прохладе не почувствовала этот запах свежей булки и дурманящего «Олд Спайса», точно такого же, какой был у ее отца, и чего-то еще, что она не успела тогда себе объяснить… Если бы всего этого не было, то ее сердце бы не трепыхнулось от неожиданного твердого Пахиного «Привет!», и не было бы никакого тихого «Привет!» в ответ, и не было б внезапного притяжения губ и случайного свидетельства Саньки, подходившего к шестому подъезду. Но Санька все видел. Санька смотрел. На Наташины руки, долго обвивающие Пахину шею.
Толик согнулся дугой, его тошнило, грудь неприятно сдавило, на глазах навернулись теплые слезы. С гибелью Реутова пришел конец их дружбе, Черепаха умерла. И хотя Толик знал, что смерть Саньки была случайной и что, не переходи он в неположенном месте в тот вечер после встречи друзей, его бы не сбил лихой пьяный водила, тем не менее с тех пор Толик Червоткин больше не общался ни с Пахой, ни с Наташей. Червоткину было жалко всех: себя, родителей Реутова, маму Пахи, Алису Федоровну, Саньку, но только не Паху с Наташей. Невыносимое чувство злости горело в нем, он винил их обоих и никак не мог простить.