Филологический роман: фантом или реальность русской литературы XX века?

Ладохина Ольга Фоминична

Как скандал восприняло литературное сообщество филологический роман А. Наймана «Б.Б. и др.», что не отменяет значимости поставленной писателем задачи показать ученого-филолога в непривычном ракурсе – в образе интеллектуала с аналитическим складом ума, лишенного вместе с тем чувства меры. Для сочинения «точной и острой, как выпавший снег» прозы Б.Б. и его остроумных суждений на филологические темы отсутствие у него чувства меры в суждениях практически не сказывалось, но когда дело доходило до его взглядов на поэзию и эстетических оценок, он преступал допустимые границы.

Для создания образа главного героя в романе «Б.Б. и др.» А. Найман использует примененный

ранее Пушкиным в «Повестях Белкина» прием создания «буфера» между автором и читателем. Введенный в качестве повествователя некий А. Германцев не только позволяет автору создать определенную иллюзию беспристрастности и объективности изложения материала, но и дать оценку положительных и отрицательных черт главного героя как бы с двух точек зрения. Причем, применяемая писательская техника не скрывается автором: А. Найман словно призывает читателя принять активное участие в создании книги, быть третьим (после автора и повествователя) наблюдателем жизни главного персонажа романа.

Автор не ставит перед собой задачу – показать срез культурной жизни страны в 70-80-е годы прошлого столетия. В центре внимания А. Наймана – насажденный властью в литературе и искусстве метод соцреализма, новые направления филологической науки (структурализм и семиотика), неоднозначная тенденция перемещения творческой компоненты из художественной в исследовательскую сферу, снижение моральных устоев новых интеллектуалов (захват после смерти литератора его архива, контрабанда культурными ценностями, фарцовка).

Чтобы разговор на серьезные литературные темы не превратился в занятие скучное, автор прибегает к использованию пародийных приемов и ироничных интонаций, расширению культурного контекста за счет интертекстуальных отсылок к известным литературным произведениям.

Таким образом, в эпоху постмодернизма филологический роман приобретает новые черты, ибо философия этого литературного направления формирует новый язык, способствует переходу культуры в новое качество. Новаторство постмодернизма обусловлено стремлением его приверженцев к открытию новых способов варьирования и комбинирования бесчисленных элементов текстов культуры, в первую очередь, литературных произведений, – интертекстуальность. В произведениях эхом отзываются предшествующие тексты, имплицитно используются цитаты, аллюзии, реминисценции, рассчитанные на узнавание читателем.

В «Пушкинском Доме» А. Битова, в «<НРЗБ>» С. Гандлевского, в «Романе с языком» Вл. Новикова проявились основные черты филологического романа, к которым можно отнести: наличие главного героя – филолога, выявление основных составляющих творческого процесса в филологической деятельности, тройную роль автора (как литератора, литературоведа и культуролога), использование интертекстуальных отсылок, игрового начала, многих художественных приемов для расширения культурного контекста, разнообразия эстетической палитры произведения, сознательное обнажение литературных приемов для побуждения читателя к со-творчеству, использование энергии филологически подготовленного читателя для раскрытия замысла автора во всей его полноте.

Художественная концепция героя филологического романа как творческой личности

В пространстве исследуемого жанра главным героем является филолог. Концепция его личности складывается из поля его творческого потенциала, «багажа» и «обремененности» знанием культурно-литературного характера. Область знаний, которыми «жонглирует» филологический герой, – от «мейнстрима» до узкопрофессиональных лакун. Именно из этого филологического

дискурса (литературные факты, стилистическая/лексическая игра, персоналии историко-литературного процесса) складывается контекст филологического романа.

В эпоху постмодернизма концепция творческой личности по сравнению с филологической прозой 20-х – 40-х годов XX века приобретает новые черты, связанные с серьезными изменениями в эстетике художественного творчества: стиранием границ между эстетическим и неэстетическим, внесением существенных корректировок в устоявшиеся понятия прекрасного в искусстве, а также стремлением постмодернистов к варьированию и комбинированию бесконечного множества элементов текста культуры, унаследованной от прежних поколений.

Одна из основных особенностей в создании образа творца в литературе постмодернизма – многочисленные интертекстуальные отсылки к узнаваемым произведениям предыдущих эпох, имплицитное использование цитат, реминисценций и аллюзий. Такие межтекстуальные взаимодействия особенно ярко проявляются в романе «Пушкинский Дом» А. Битова.

Главный герой романа Лева Одоевцев – своего рода «гибрид» Печорина из «Героя нашего времени» Лермонтова и Евгения из пушкинского «Медного всадника». Несомненное сходство ряда сюжетных перипетий романов Лермонтова и Битова («параллельные» отношения с тремя женщинами, испытание судьбы, дуэль) позволяют автору «Пушкинского Дома» как сквозь увеличительное стекло рассмотреть профессиональную деятельность молодого ученого-филолога 50-х годов XX века с учетом аморфности, раздвоенности его души. Не хватает Леве Одоевцеву ни трезвого печоринского взгляда на жизнь, ни подлинного чувства человеческого достоинства. Практически отсутствует у героя «Пушкинского Дома» и умение сохранять внутреннюю свободу в условиях внешней несвободы. Подобно Евгению из «Медного всадника», Лева убегает от погони, но не от статуи грозного государя, как пушкинский герой, а теперь уже (в фарсовой интерпретации Битова) – от строгого ленинградского милиционера.

Поначалу интеллектуальная раскрепощенность и внутренняя свобода, появляющаяся у молодого филолога в первые годы «оттепели» 60-х годов, позволяют Леве написать смелую, оригинальную статью «Три пророка», где он сопоставляет пушкинского и лермонтовского «Пророков», обращаясь и к стихотворению Ф. Тютчева «Безумие». А. Битов подчеркивает решительность молодого ученого: «…он берет на себя смелость, не вдаваясь в обсуждение развития поэтических форм, сравнить их по содержанию, что в науке в последнее время не принято…» [4: 316], «… так решительно и образно расправлялся Лева… Это еще хорошо, чисто и понятно: Пушкин – Моцарт, но вот еще появляется, кроме шумного и несчастного Лермонтова – Бетховена – Сальери, – Тютчев…» [4: 318]; «…но тут уж Лева договаривается до совсем страшных вещей. Он ставит под сомнение искренность стихотворения Тютчева на смерть Пушкина!» [4: 326].

Автор «Пушкинского Дома» отмечает и стремление главного героя оттолкнуться в своих исследованиях от научных подходов своего знаменитого деда: «Так Лева увлекся некоей цельной и все еще полузапретной системой исследования теперь. Хотел или не хотел, в своих учебных делах все поверял ею…» [4: 118]. Математические подходы Модеста Платоновича Одоевцева в лингвистических исследованиях оказали определенное влияние на внука при написании «Трех пророков»: «Автор статьи строит некое неустойчивое сооружение из дат, цитат и ссылок, некую таблицу, напоминающую Менделеевскую, где буковки и цифирки, кое-как уцепившись хвостиками друг за друга, держатся на одном трении…» [4: 321].