Философ, которому не хватало мудрости

Гунель Лоран

Стояла кромешная тьма. Кракюс пошел к деревне, освещая дрожащим светом карманного фонарика у себя под ногами. Приближаясь к центру, он увидел луну, поднимающуюся в просвете деревьев. Он обошел площадь, где догорал костер, последние красноватые угли вспыхивали от порывов ветра. Он поежился и пошел дальше. Наконец он добрался до хижины Залтаны и подошел ближе. Тишина. Только ветер свистит в ушах, все сильнее и сильнее. Он внимательно осмотрелся. Никого. Двумя пальцами он осторожно приоткрыл дверь. Но тут порыв ветра вырвал ее у него из рук и с грохотом ударил о стенку. Кракюс

придавил ее рукой, чтобы удержать в этом положении, и постоял немного, не двигаясь.

Ничего. Внутри дома было тихо.

Он вошел и плотно закрыл за собой дверь, преодолевая напор разбушевавшегося ветра. Тишина, царившая внутри, поражала. В воздухе стоял запах свежесрезанной пальмы тулури, которой были обиты стены. Маленькая комнатка была почти пустой. Ствол вместо стола. Несколько глиняных горшков. Две-три белые простыни.

Кракюс подождал немного, затем сбросил свое одеяло на землю. Тщательно поправил трусы и толкнул дверь в комнату. Залтана прилежно следовала указаниям: отказалась от гамака и пользовалась теперь тюфяком, набитым соломой. Она спала на нем, укрывшись большим куском ткани, ее красивые черные волосы разметались по небеленой простыне. Кракюс почувствовал, как нарастает возбуждение. Через несколько минут он овладеет ею. Он будет заниматься с ней любовью так, как ей и не снилось. Эти дикари, скорее всего, делают это всегда одинаково, в одном положении.

Он сделал шаг к ней. Ее грудь вздымалась под простыней.

Он наклонился, схватил одеяло за уголок и тихонько потянул. Она открыла глаза, но, увидев его, никак не отреагировала, словно в этом не было ничего неожиданного. Он не ошибся, она только этого и ждала.

— Я пришел побыть с тобой.

Она смотрела на него, не говоря ни слова, очевидно, еще толком не проснувшись. Ничего, скоро она очнется.

Он тихо вдохнул, слегка наполняя воздухом грудную клетку, и перестал тянуть одеяло, не открывая ее наготу совсем. И тут ему открылась кошмарная картина. В ее постели лежали двое детей. Двое малышей, свернувшись калачиком, лежали, прижавшись к ней!

Его охватил гнев.

— Черт, что они здесь делают? — воскликнул он.

Залтана, моргая, продолжала молча смотреть на него.

— Я приказал, чтобы дети спали отдельно, в своих комнатах! Почему ты не сделала этого? А?

Он почувствовал собственное бессилие. Его водили за нос.

Она все смотрела и молчала, но, казалось, его гнев ее нисколько не испугал. Кракюс почувствовал себя еще более жалким.

— Ты меня понимаешь?

Нет, было видно, что не понимает.

— Дети спят в постели родителей! В постели родителей! Нездоровое место… место… нечистое…

Она все еще не проснулась или просто делает вид, что не понимает?

— Ты понимаешь, что они лежат… в постели, где ты и твой муж занимаетесь любовными играми?

Она зевнула и вновь заморгала глазами, ослепленная светом фонаря, потом сонным голосом сказала:

— Роберто, почему ты надел такую смешную набедренную повязку? Это чтобы прийти и сказать мне все это посреди ночи?

18

Целых три дня

Кракюс переживал свое поражение. Он был уверен: все это дело рук Элианты. Это она за его спиной подговорила сородичей нарушать правила, которые ему с таким трудом удалось им внушить. Она тайком сопротивлялась ему, портила все его труды. Это же очевидно! И остальные вторили ей…

Все-таки спас их от пневмонии он, а не она. У индейцев короткая память. Надо было оставить нескольких умирать, это запомнилось бы лучше, этого бы они не забыли. У Элианты не хватило даже гордости отойти в сторону после своего провала. Все же ей есть чего стыдиться до конца жизни.

Самое время избавиться от нее раз и навсегда.

Он дал себе три дня на решение проблемы.

— Альфонсо!

Тот долго, очень долго не появлялся у двери и наконец вышел, жуя свой наркотик.

— Что?

— Ты сделал то, о чем я тебя просил?

— Да.

— Замотал ее в простыни, чтобы она не ускользнула?

— Да.

— Но не слишком туго, чтобы не навредить ей?

— Да.

Кракюс был удовлетворен. Наконец-то он с первого раза добился того, чего хотел.

— Ты хорошо усвоил: когда придут за мной искать помощи, ты ответишь, что учитель медитирует и что нельзя беспокоить его ни под каким предлогом.

— Да.

— И ты придешь и подашь мне знак, что все уже… закончено.

— O’кей, шеф.

Кракюсу нравилось, когда парни называли его шефом. Но это случалось редко. Слишком редко. Сегодня он довольно сухо поговорил с Аьфонсо, может быть, это и помогло. Все же нужно быть строгим со своими людьми, только так тебя станут уважать.

Он растянулся в гамаке. Долгие часы придется заниматься тем, что ему совсем не по душе: сидеть на одном месте, ничего не делая. Но это необходимо. Совершенно ни к чему, чтобы его видели и могли позвать на помощь.

Он глубоко вдохнул и расслабился. Чтобы убить время, он собирался поразмышлять о том, что будет делать со своими деньгами, когда их получит. Перспектива заработать столько денег возбуждала его более всего.

Гамак плавно покачивался. Он услышал удаляющиеся шаги Альфонсо. Он чувствовал в себе душу генерала, который только что отдал приказ заряжать и ждет в своей палатке результата операции.

* * *

Два дня в деревне не было видно почти никого, кроме ватаги ребят, бегающих повсюду с деревянными колокольчиками в руках. Они звонили в него, когда подходили к жилищу получателя, который торопливо выходил за своей запиской и давал в обмен купу — редкий и очень любимый детьми фрукт за его белую и сладкую мякоть.

Марко и Альфонсо сожалели только об одном: меньше девушек стали выходить наружу прогуляться с обнаженной грудью.

— Ха-ха. Ты только посмотри, им звонят, как прислуге, а они еще за это и благодарят!

— Только что-то не видно, чтобы от этого они стали чувствовать себя несчастными. Еще один дурацкий план Сандро, — сказал Марко.

— Не задавай вопросов, он знает, что делает. Во всяком случае, Кракюс правильно придумал, что они должны платить мальчишкам. Это была хорошая идея!