Шрифт:
Пролог:
Пока идёт твоё надменное лицо внутри твоей свободы быть
хорошим, не таким как видит мир другого, а собственно умом
воспринимая это время и любовь. Твоя законченная линия мотива
заточает сразу страх на предельной глубине искусственной свободы,
где думает и ждёт свой роковой возраст философского чуда. О чём
название умалчивает даже во сне.
учреждённая мудрость в витиеватом спектакле на манерах сложной,
вопросом помеченной важности понимания знаков любви. Их
культура в приемлемом свете правила была, как единство и
медленное ожидание твоего разума, во цвете чего – ты смотришь на
благонравие среды, в которой так долго и живёшь. Словом ли
освобождённое мучение страха преподносит ужас в твоём сердце,
как легковерие или неверность к безличному опыту быть другим?
Таким же человеком, но с правом на возмездие и отчуждение по
слабости культурных привычек и нонсенсов после разумной
причины бытия, ей встреченной? Снова за каждой легковерной
минутой твоего жаждущего смысла существования ты обладаешь и
его великолепной ценностью быть далеко. Смотря на свободу
происходящего так же робко, что и смысл страха, рождённый через
твоё надменное зеркало мнительной природы.
Ждёшь ли основания сказать в безропотной тоске о её
великолепном слиянии чуда с рассказанными уже прошлыми
воспоминаниями, о своём же интеллектуальном наследии мира
красоты и отчуждаемой гордости? Богато ли ставит твой возраст
свою дилемму нового расцвета жизни, что радость ещё перед этим
особо витает и стихией спускается на тонкое лекало странного
чувства повторения? Эта случайность не хаос, а лишь твоё время,
проведённое в свободе мира наблюдения за ценностью твоего же
стремления стать ещё большим учителем. И призраком для частой
надобности всматриваться в зеркало опустошения мира внутри. Так
ли ты осознал и стал родством к слабой логике своего мира, что
ужас до костей увиливает и продаёт воздушное благородство? Где
чёрный день последнего ужаса привилегии быть на плаву? Создаёшь
ли ты оценку своему счастью или же витаешь его поколением милой
улыбки – всё одно и то же, как частый всплеск критического
рассуждения работы над правом личного выбора. Одна надежда и
самая личная, страхом заполненная часть жизни стала вдруг, как
самостоятельное усилие и новый смысл знакомой боли истины
перед другой. Такой же знакомой, но уже декоративно сложенной на
плахе иллюзорного взросления мира вокруг.
Подобает ли ценности утраты любви
прорывное видение своего страха? За окном мирной среды
философского пути его наследия ты скажешь оценке того идеала,
что ждёшь пока лишь одну плаху. Но и грядущее из личного
условия пути ты отложил на время. Где может правом в форме
исторического часа на раздумье – ты снова облекаешь этот мир
перед парадоксом и лживым господством идеалов между временем.
Лишь только ты один, но бремени друзья забыли ложь и
останавливают сотни лиц, им проведя навстречу жалкий полдник
юмора, а ты остаёшься на плато своих вещественных надежд. Как
близко уходя ты видел свои оценки трепета и ссохшийся родник
юдоли мирной красоты в возмездии? Он проник в твоём залатанном
раю и стал моральной терапией на смерть. Не видит смех твоих идей
только возраст и грядёт от плохой идеи устрашить свою суверенную
память. На плахе из философии мнимой параллели знакомой, чистой
области иллюзий внутри твоего сердца. Но даже они не смеют
пронести свой страх, как этот сборник поэтического чувства о
свободе. За гранью возраста великолепия, что видел мир и не
смотрел в лицо опасности на гранитах пройденного счастья из
правила его любви. О чём поют эти формы философии поэзии при
высохших ранах своего же права обладать жизненной вечностью,
внутри парадигмы волевого страха и над сохранением мира рассудка
человеческого? Их взгляд и поворот в твоей идиллии над мужеством
в том – нисходит перед жаждой стать философским богатством. Или
же увядающим цветком мыслительной агонии перед длительной
природой расставания в условиях жизни, внутри своих иллюзий и
печальности быть человеком.
Ирония плохого чуда
Уводит в час – прямой ответ,
Он был тебе не нужен – потому,
Ты ждал плохое русло – на его
Иронию – прожить другое горе.
Ты видел свет и этим он – не рад,
Не опозорен в ясности – твоей,
Ты был не брат и только – виноват
В пути – по ускользающей тропе.
Где стыл, твоей иронией – на миг, едва,
Ты куклу в сердце вынимал – в ответ
И этим был ты – манией пера,
Снимал вампирской юности – поэт.
Ты жил, как замок синей – тишины,
Ты впал в безумие пропавшего – вокруг,
Но тянет жизни круг – не по тебе
Одну возможность – добираться суши.