Философия и гуманитарные науки

От старого здания факультета теперь остались лишь руины с охранником у входа. Все книги вывезли в картонных коробках и пластиковых пакетах и разместили в подвале центральной библиотеки, где они ожидают, когда их разберут и составят каталог. Никто не знает, сколько их, этих книг, уже безвозвратно потеряно или предано забвению.

Время от времени кто-то отважный забирается в руины здания,

чтобы обследовать коридоры и лестницы, забитые строительным мусором. Подняться на верхние этажи можно, взобравшись по канатам, подвешенным в шахтах лифтов. На момент катастрофы в здании еще работали кафедры античной философии, нейролингвистики, древних языков, аргентинской литературы и еще два или три отделения, но я не помню, какие именно: зато голова у меня забита ненужными воспоминаниями.

Я не раз заходил в здание после катастрофы — искал бумаги, с которых, собственно, и началась вся эта история. Но сегодня я здесь с другой целью: я решил написать рассказ. И работу над ним я могу начать только на этих руинах.

Прибыв на место, я получил, как и все посетители, пропуск (совершенно ненужный, так как в здании нет никого, кому можно было бы его предъявить), защитную маску (считается, что книжная пыль опасна для здоровья) и фонарик, потому что в здании нет электричества и многие помещения лишены и естественного освещения.

Я расписался во входной книге, пересек вестибюль и свернул в коридор. Проходя по коридору, я говорил себе: «Здесь никого нет, я один», — но тут вдруг послышался шум. Среди этих колонн, стен, завалов утерянных книг, документов, бухгалтерских ведомостей и курсовых работ, написанных студентами за последние восемь десятилетий, поселились призраки.

Я поднялся на второй этаж по остаткам центральной лестницы. Поскольку входы на третий этаж были все перекрыты, я продолжил свой путь вдоль стены из выцветших папок с бумагами и мешков со строительным мусором. Мусор был свален в кучи причудливой формы. Здесь никто специально не убирался — здание было заброшено и реставрации не подлежало, хотя разрушать его полностью тоже не собирались, по крайней мере в ближайшее время, но развешанные повсюду объявления, цветные ленты и черные мешки придавали руинам хотя бы какой-то рациональный вид.

Мой фонарик вспугнул армию тараканов. В отдалении послышался шум, как если бы кто-то наступил на разбитые стекла, и я испугался, подумав, что это один из тех кровожадных хорьков, которых выписали из Индии, чтобы они истребляли тут крыс. Дверь в помещение кафедры аргентинской литературы была не закрыта на ключ. Я поставил на письменный стол пишущую машинку «Ундервуд-1935», и мои собственные сбивчивые удары по клавишам были единственным признаком человеческого присутствия в окружающей пустоте.

Мне стоит немалых усилий писать на машинке, и я думаю, что я работал бы над статьей очень долго, если бы руководство факультета не рекомендовало к публикации мою версию событий в сборнике «Бюллетень гуманитарных наук». Мне сказали, что для этой работы предназначается целый номер.

Пару дней назад я попытался — впервые — изложить на бумаге рассказ о своих приключениях, но так и не смог перейти рубеж из нескольких строчек, недоступных даже моему пониманию. Я пытался еще не раз, в разное время, на пишущей машинке и от руки, пока не понял, что написать правду смогу только здесь, в старом здании факультета. Вот почему я пришел

сюда — в место холода, пыли и страха.

Когда я рассказал своему другу Грогу об этом паломничестве на руины, он заметил:

— К месту преступления возвращается не убийца, а тот, кто выжил.

Я начал работать на факультете ровно через неделю после своего дня рождения, когда мне исполнилось тридцать. Филиал факультета располагался в заброшенном здании в Бахо. [1] Окруженное банками и обменными пунктами, а также барами, куда обычно заходили чиновники, здание казалось еще более бедным и пустынным — по контрасту с роскошью соседних строений. Здесь проходили занятия музыкой (имелся концертный зал с роялем и ударной установкой) и семинары восточных языков. Студенты заходили сюда так редко, что здание напоминало факультет невидимок. Как-то раз деканат провел анкетирование, результаты которого, к моему явному огорчению, подтвердили наши самые худшие опасения о духовном упадке молодежи: семьдесят процентов студентов даже не подозревали о существовании этого здания.

По мнению моей матушки, я получил университетский диплом значительно позже, чем следовало. И вот в тридцать лет с заветными корочками в руках я как-то сразу почувствовал, что моя молодость уже закончилась, и теперь меня ждет неумолимая зрелость с ее непременными требованиями жениться и устроиться на работу. С детских лет я подрабатывал то на фабрике, то в столярной мастерской, то на стройке и, таким образом, избегал необходимости проявиться на так называемом рынке труда.

Я не испытывал материальных трудностей; я жил вместе с матерью в скромном, но удобном доме, который мы содержали за счет ее преподавательской пенсии и ренты, полученной от какой-то недвижимости, оставленной нам отцом. Но я хотел, чтобы у меня был свой дом, а для этого мне надо было найти работу. Я попросил помощи у матери, не раскрывая полностью своих планов.

Тут я должен назвать полное имя моей матери: профессор Эстела Коралес де Миро, автор «Учебника испанского языка третьей ступени» и «Настольной книги учащегося». В бытность свою директором колледжа она отличалась строгой бескомпромиссностью, я даже помню ночные налеты недовольных учеников, которые бросали камни нам в окна. Но ничто не могло заставить ее свернуть с пути, который она для себя избрала. Так что, когда она пообещала найти мне работу на факультете, я знал, что она сдержит слово.

Моя матушка много лет проработала в министерстве образования и обзавелась многочисленными связями. Среди ее друзей был профессор Эмилиано Конде, заведующий кафедрой аргентинской литературы и член Академии гуманитарных наук. Матушка позвонила ему, и в одно прекрасное апрельское утро он назначил мне встречу на кафедре.

Готовясь к той первой встрече, я надел костюм, унаследованный от отца (он был мне немного великоват), и свой единственный галстук. Меня встретила библиотекарь кафедры, бледная девица с крупными зубами, которая сообщила, что звонил доктор Конде, чтобы извиниться и назначить мне новую встречу через три дня.