Философия и гуманитарные науки
Шрифт:
Он поискал картотеку, но не нашел нужной мне книги. Я сказал, чтобы он не беспокоился, что книг здесь не так уж и много, и я просто пересмотрю их все по порядку. Старик пододвинул мне высокую шаткую лестницу. Просмотр книг занял значительно больше времени, чем мне представлялось сначала: отдельные тома стояли во втором ряду в глубине стеллажей у самой стены. Вскоре весь перемазался пылью. По счастью, в тот день я надел свой самый старый костюм, который уже был пропылен так, что порция новой пыли была ему не критична.
— Я был здесь пациентом, — сказал старик. — Столько лет находился здесь на излечении, что в конце концов меня взяли штатным сотрудником. У других был другой путь.
— Вы не знаете, где стоят самые старые книги?
— На самом верху, под паутиной.
Где-то на середине
Хранитель архива не возражал, чтобы я забрал книгу, он только отметил в одной из своих тетрадей, что книга выдана сотруднику кафедры аргентинской литературы. Многие архивные документы хранились в металлических коробках, и я спросил, что это такое.
— Курикулумы врачей, истории болезни пациентов. Раньше в коробках хранились полицейские сводки об отдельных обитателях этого дома. В то время сюда привозили писателей, журналистов, профессоров, их лечили электрошоком и другими методами восстановительной терапии.
— И здесь есть имена всех пациентов?
— Почти всех. Не хватает отдельных карточек, которые забрала полиция. Но все это было давно. Никто уже и не помнит.
— Я могу посмотреть имена пациентов?
— Карточки смешаны, но есть книга учета прибывающих и выбывающих, в которой имеются данные на пациентов, проходивших лечение.
Он протянул мне толстый гроссбух. Первые записи относились к тридцатым годам. Я встретил отдельные имена известных людей, но большинство имен было мне незнакомо. Некоторые пациенты имели по нескольку имен, как если бы они использовали псевдонимы, а регистратор не знал, какое из них было истинным. В числе пациентов здесь был и сам Такчи. В конце своей жизни он страдал манией преследования, вызванной бесконтрольным употреблением алкоголя и наркотиков после смерти жены. Такчи слышал в бреду голоса своих пациентов, и они были для него настолько реальными, что доносившиеся до его слуха звуки, казалось, физически перемешались по пустой комнате.
Я пропустил одну декаду, потом еще одну, и еще одну, и наткнулся на имя Омеро Брокки, записанное зелеными чернилами.
— А где можно найти истории болезни отдельных пациентов?
— К какому времени они относятся? — Я указал ему на имя в книге. — В это время нашим домом руководил доктор Брест. После того как его уволили, он написал воспоминания об отдельных клинических случаях, которые произвели на него самое сильное впечатление. Этой книги, как, впрочем, и других книг Бреста, здесь нет, потому что его гонители сожгли все его бумаги, чтобы даже само имя Бреста не оставило здесь никаких следов.
Я поблагодарил хранителя архива и пообещал, что вскоре верну книгу Такчи, которая, кстати замечу, находится у меня по сей день. В глубине коридора имелась затопленная ванная комната. Я вымыл лицо и руки под струей текущей из крана воды и вернулся домой на поезде.
На обратном пути я читал «Римских свиней». С тех пор прошло уже столько времени, но я так и не завершил свою диссертацию.
ВОСПОМИНАНИЯ БРЕСТА
Но мне тогда было не до диссертации. Мне хотелось разобраться с Броккой, имя которого я обнаружил среди пациентов «Спинозы». С помощью Фриландера я нашел среди книг на кафедре нейролингвистики пятитомный отчет, который Брест сделал в качестве директора дома отдыха «Спиноза».
Первый том содержал сведения об учебе Бреста в Милане, Гамбурге и Вене; имелись и краткие портреты людей, с которыми он там встречался; во втором излагалась история Дома Спинозы, которую Брест изучал в течение трех лет. Деятельность заведения, основанного в 1907 году, в первые годы существования была покрыта завесой секретности. В обществе считалось, что это была гостиница. «Конспирация достигла такой степени, — отмечает Брест, — что первый директор клиники приказал отпечатать
В третьем томе я с радостью обнаружил ссылку на Энчо Такчи, которым Брест восхищался, хотя и не был знаком лично. Директор клиники выбрал тридцать самых интересных клинических случаев и описал их подробно. В книге также встречались пространные описания жизни клиники, замечания об организации работы корпусов и о конфликтах с руководством министерства здравоохранения.
В четвертом томе я нашел инициалы О.Б., пациента, которому Брест посвятил большую часть страниц фолианта. Автор смешивал свои воспоминания с текущими заметками.
«Студент философии, которого я идентифицирую инициалами О.Б., был ярым поклонником Джордано Бруно. Он придумывал разные мнемотехнические игры. Первое, что он сделал, прибыв в Дом Спинозы, тщательно осмотрел здание, чтобы запечатлеть в памяти каждый уголок. Я его спросил, для чего ему это, и он объяснил мне, что использует здание как умозрительное хранилище для того, что ему необходимо держать в памяти. Если ему, например, нужно будет запомнить список из двухсот книг, он прочтет вслух название каждой книги, ассоциируя его с какой-нибудь частью здания. Потом он мысленно пробежится по клинике, и названия книг всплывут в памяти сами собой. Чтобы понять, как действует память, сказал он, нужно изучать архитектуру. Время ее разрушает, пространство — восстанавливает. Он продемонстрировал мне, как действует его метод: я даю ему список ста пациентов, он читает его всего один раз, а затем перечисляет имена с незначительными отклонениями».
Брокке (если речь действительно шла о нем) было в это время двадцать пять лет, и он только что поступил в университет. По всем дисциплинам у него были только десятки. [8] Он был сыном почтового служащего и дамской портнихи. Его отец умер от рака легких, когда Брокке было пятнадцать. По мнению доктора Бреста, одна из причин душевного расстройства Брокки заключалась в его отношениях с отцом.
«О.Б. говорил о своем отце с неизменным спокойствием, но когда я попросил, чтобы он его нарисовал, он сломал карандаш. Отец О.Б. работал в центральном почтовом офисе и был скромным служащим, пока не ударился в политику. В пятидесятые годы ему поручили просматривать переписку деятелей оппозиции в поисках писем, которые могли бы заинтересовать органы безопасности. По всей вероятности, он очень хорошо выполнял свою работу, потому что, когда его руководителей сняли, он остался на своем посту. Поскольку работы у него было много, он приносил часть корреспонденции домой и заставлял своего сына читать эти письма вслух. Он также требовал, чтобы ребенок читал письма про себя и выбирал те, о которых следует доложить начальству. Младшего брата О. Б. — он был на два года моложе и не имел таких способностей, как сам О.Б., — не привлекали к этой работе, которую О.Б. ненавидел. Когда моему пациенту исполнилось двенадцать, его отец попал в немилость, и его едва не уволили, потому что среди корреспонденции, которую его сын отметил как подозрительную, обнаружились апокрифические письма, которые сочинял сам О.Б. Отец наказал его: запер в комнате на неделю, отобрав все игрушки и книжки. Именно тогда О.Б. и начал придумывать свои мыслительные игры. Он часами смотрел на стену, находя в ее трещинах, пятнах и паутине пейзажи и лица. Он научился читать на досках пола слова, написанные на языке, который мог понять только он сам».
8
В учебных заведениях Аргентины действует десятибалльная шкала оценки знаний.