Философия переннис
Шрифт:
Но если вы пойдете этим путем дальше, что в конце концов останется? Один материалистический хаос — материя без смысла, материя без назначения, двигающаяся с высокой скоростью без цели. Тогда жизнь — просто происшествие, случайность. В жизни не будет достоинства. Достоинство приходит из того таинственного царства, которое вы называете нереальным.
Вам придется изменить свое определение реальности. Оно" гораздо более реально. Высшее гораздо более реально, чем низшее — хотя высшее значительно труднее разглядеть, чем низшее. Грязь легче объяснить, чем логос; в лотосе есть нечто из области грез. Грязь есть грязь; здесь нет никаких вопросов о красоте и
Но в грязи скрывается лотос, и этот лотос однажды появляется на свет. И в логосе есть нечто из области мечты, поэзии, музыки, красоты. Теперь вы поднимаетесь выше, теперь что-то начинает казаться нереальным. Пока вы не готовы допустить эту таинственность в свое существо и дать ей пропитать вас, вы будете ее отрицать. В этом случае вы пытаетесь снова обратить лотос в грязь. Тогда вы говорите, что лотос есть не что иное, как грязь.
Именно так говорят ученые. Если вы спросите: "Что такое человек?" — они ответят: "Человек — это материя и больше ничего; ничего, кроме материи". Если вы спросите: "Что такое этот мир?" — "Ничего, кроме материи". Если вы спросите: "Что такое любовь?" — "Ничего, кроме биологии, ничего, кроме химического взаимодействия гормонов". Вы можете спросить о чем угодно, и это немедленно будет сведено к нижнему знаменателю — потому что ухватиться можно только за низшее.
Логос перешел в измерение, которое недоступно науке, но доступно поэзии, недоступно для научного ума, научного подхода и научной методологии, но доступно, доступно необычайно, в высшей степени доступно для поэтического видения.
В настоящее время принято считать, что поэтическое видение — не что иное, как мечта. Поэт — это мечтатель; поэтов называют "поедателями лотосов". Однако, поэт уже поднялся чуть выше. Ученый живет в грязи. Поэт — поедатель лотосов, он становится лотосом.
Но есть еще более высокие царства. Однажды бутон лотоса раскрывается, он расцветает и распространяет необычайный аромат. Вот как: лотос по крайней мере можно было видеть, осязать; аромат же невидим, он почти не существует — но он есть. Это мир мистики: мир аромата. Даже поэт относится к нему с некоторым подозрением, даже поэт не решится идти в него, даже поэту покажется, что он слишком далеко выходит за пределы человеческого ума.
Поэту хочется оставаться с лотосом, точно так же, как ученому хочется оставаться с грязью. Но для мистика нет никаких границ, никаких пределов. Мистик движется вместе с ароматом. Это высочайшее явление, это вершина — но теперь все совершенно как во сне. Если увидеть это с другой точки зрения, это — ядро существования, но тот, кто слишком крепко привязан к грязи, будет отрицать его. И даже поэты не решатся его принять.
В моем представлении, целостный человек — это ученый плюс поэт плюс мистик. Но мистик все же — Эверест, высочайшая вершина Гималаев.
Пожалуйста, не пытайтесь здесь все свести к так называемому ясному пониманию. Мы говорим о предметах, которые в своей сущности не ясны, мы говорим о предметах, которые напоминают сумерки. Мы говорим о вещах, которые являются вовсе не вещами, а сущностями. И когда ты слушаешь меня, София, и находишься здесь со мной, становишься частью этого общения — естественно, что жизнь становится похожей на сон.
Все кажется таким нереальным, — говоришь ты, — как сон. Мне кажется, ты так нереален,
Да, в определенном смысле я нереален. Я — просто аромат… И пока вы не готовы к тому, чтобы этот непознаваемый аромат наполнил вас, я буду казаться нереальным, как сон. Но нечто происходит.
Ты говоришь: Я действительно чувствую нечто глубоко внутри, что происходит в твоем присутствии.
Возможно, тебе не удается ухватиться за мое присутствие, но ты можешь заметить, как и в тебе нечто движется одновременно, как в тебе что-то приходит в движение. Аромат достиг тебя — возможно, ты не можешь схватить его руками, но он достиг тебя. Твое сердце уже шевельнулось. Вот почему, София, ты приняла саньясу.
Ты говоришь: Я действительно чувствую нечто глубоко внутри, что происходит в твоем присутствии, и это становится все больше с каждым мгновением пребывания с тобой, но мне кажется, я не могу прийти к ясному пониманию.
Ты никогда не сможешь прийти к ясному пониманию. Я не могу обещать ясное понимание. Я могу пообещать только все более и более глубокую тайну. Чем дальше ты пойдешь за мной, тем больше и больше таинственного ожидает тебя.
Но кого волнует ясное понимание? Только на низшей стадии развития ума требуется ясное понимание. На высочайших вершинах, где горы уходят в облака, где горы шепчутся со звездами — там совершенно другой мир. Это не мир обычного, это мир священного.
Ты должна пойти со мной. Твой ум будет тянуть тебя назад, твой ум будет говорить тебе: "Куда ты идешь? Ты сошла с ума?" В действительности то, что я здесь делаю, доступно только для сумасшедших — для тех, кто достаточно нормален, чтобы двинуться за пределы логических ограничений, для тех, кто готов пойти на крайнюю небезопасность, бросив всякую осторожность, безопасность, дружеские отношения, знания. Это прыжок в совершенно иное измерение: измерение сущностей.
Это мистическая школа. Вы не должны стремиться к ясному пониманию. Стремитесь к переживанию таинственного и сверхъестественного. И это случится. Если ты поможешь этому, будешь сотрудничать, то вскоре, София, ты перенесешься в другой мир.
Посмотрите, что произошло на Западе — и то же самое происходит сейчас на Востоке: чем больше люди становятся знающими, образованными, тем больше они чувствуют бессмысленность всего. Их жизнь становится все более и более ничтожной; из нее уходит все достоинство, она становится уродливой.
Камю говорил, что есть только одна важная философская проблема — проблема самоубийства. Почему? Потому, что современный человек чувствует бесцельность жизни — так какой смысл продолжать изо дня в день жить? Если нет ничего таинственного, то нет смысла жить. Тогда жить продолжают только трусы; так как у них не хватает смелости, чтобы исчезнуть, совершить самоубийство, они живут дальше.
Но тогда в жизни нет никакого наслаждения. Она станет длинной, унылой, натянутой историей. И в глубине вы будете ждать, когда же придет смерть и освободит вас от всей этой чепухи, от всей этой бессмысленной суеты — это история, рассказанная идиотом, полная шума и злобы, не означающая ничего.
Если наука будет преуспевать и совершенно уничтожит в мире все таинственное, человек раньше или позже будет вынужден совершить самоубийство. Когда вас окружает поэзия, можно жить наслаждаясь и танцуя; когда вы чувствуете Бога, можно жить с величайшей радостью. Но эти предметы — не для ясного понимания. Тог, кто стремится к ясному пониманию, занимается математикой, а не музыкой — и уж, конечно, не мистическим.