Философия права
Шрифт:
Таким образом, понятие о справедливости и внушение совести обращаются в бессмысленную привычку, действующую, однако, вовсе не по законам необходимости, ибо именно преступники очень хорошо умеют от неё отделаться. Сравнение со скупым весьма характерно. Тут совершенно упускается из вида, что у скупого привычка ведёт к извращению нормального отношения к предмету, а у преступника извращение воли состоит в том, что он отрешается от приобретённой с детства привычки. В одном случае привычка бессмысленная, которая подлежит осуждению, а в другом – разумная, которую надобно упрочить. Следовательно, основание этих понятий надобно искать в совершенно ином, а именно в том, что даёт цену самой привычке. Вследствие этого сам Милль принуждён был допустить другое начало; таково «естественное и даже животное желание возмездия – нанесение зла тем, кто нам нанёс зло». «Это естественное чувство, – говорит он, – будь оно инстинктивно или приобретено, хотя само по себе оно не содержит в себе ничего нравственного, однако, когда оно морализуется сочетанием с понятиями
В сущности, вся эта софистика, старающаяся как-нибудь подтянуть господствующие в человечестве юридические и нравственные понятия под теорию, отрицающую те и другие, бьёт совершенно мимо вопроса. В понятиях вины и ответственности дело идёт вовсе не об отношении действия к наказанию, а об отношении внешнего действия к внутреннему побуждению. Ответственность не значит наказание, как утверждает Милль. Взять на себя ответственность за действие значит признать себя виновником действия, каковы бы ни были его последствия, хорошие или дурные, угрожается ли за это наказанием или нет. Виновником же человек признаёт себя только тогда, когда действие составляет последствие его собственного, внутреннего решения, а не каких-либо чуждых ему обстоятельств. Первым и необходимым для этого условием является внутреннее самоопределение, то есть свобода воли. Насколько она есть, настолько человек может быть признан виновником действия. Если же из действия проистекли последствия, которых он не имел и не мог иметь в виду, то они не могут быть ему вменены.
Вследствие этого первый вопрос относительно всякого преступления состоит в том, совершено ли оно с умыслом или без умысла? Только та воля признаётся отрицающей закон, которая сама ставила себе эту цель, и человек имеет право требовать, чтобы ему приписывалось только то, что он сам имел в виду. Это право лица, как разумно-свободного существа. Через это юридическое отношение переходит из области внешнего, материального бытия в область внутреннюю, метафизическую, где господствует свобода воли. Оно возводится к своему метафизическому источнику, и только этим устанавливается правомерное отношение между свободной волей и определяющим её законом. Но именно потому преступник не может ссылаться на то, что он действовал под влиянием тех или других инстинктивных влечений. От человека как разумно-свободного существа требуется, чтобы он действовал не под влиянием слепых инстинктов, а на основании разумной воли, сознающей положенный ей закон и воздерживающей свои влечение силой этого сознания. Наказание имеет целью именно подавление противозаконных влечений и освобождение разумной воли из-под их гнёта. Но прилагаться оно может только во имя справедливости, там, где доказано, что человек это заслужил. Этого требует уважение к лицу, и это есть его право. Нравственное исправление человека помимо преступного действия не входит в область юридического закона и составляет недозволенное посягательство на человеческую личность.
Таковы непреложные начала уголовного правосудия, которые признавались и признаются всеми законодательствами в мире, ибо они вытекают из неискоренимых требований человеческого разума и человеческой совести. Софистика новейших теорий, отвергающих свободу воли и создающих под видом опыта совершенно фантастическую психологию, отрицающую именно самые высшие стороны человеческого естества, не в состоянии их поколебать. Она может только вносить смуту в умы, вызывать сбивающую с толку экспертизу и возмущающие совесть оправдания. Она может даже самих законодателей приводить к постановлениям, обличающим затмение понятий о правосудии, например, к допущению условных приговоров. Но эти частные и временные колебания не в состоянии искоренить то, что одно возвышает человека над животными, что лежит в самой природе разумно-свободного лица и вытекает из глубины человеческого духа. Задача истинной философии состоит в том, чтобы выяснить эти начала и утвердить их на прочных
В этой области право, как явствует из сказанного, соприкасается, с одной стороны, с нравственностью, с другой стороны, – с устройством человеческих союзов. Восходя от внешних действий к внутреннему самоопределению лица, оно встречается тут с нравственными требованиями, с которыми оно должно размежеваться. Приложение же принудительного закона к самоопределяющейся воле может быть только делом общественной власти, призванной отправлять правосудие на земле. Отсюда переход, с одной стороны, к учению о нравственности, с другой стороны, – к теории общественных союзов.
КНИГА ТРЕТЬЯ Нравственность
Глава I Нравственный закон и свобода
Человек различает добро и зло, нравственные действия и безнравственные; это факт, не подлежащий сомнению. Но так же несомненно и то, что он далеко не всегда сообразует своё поведение с этими понятиями; весьма часто он уклоняется от того, что он сам признаёт добром, и следует тому, что он признаёт злом. И это факт всеобщий и очевидный. Откуда же проистекают эти понятия и отчего поведение человека далеко не всегда с ними согласуется?
Фактически нравственность тесным образом связана с религией, которая даёт ей самую надежную опору. Человек, который верит в Бога и в будущую жизнь, с наградами и наказаниями, распределяемыми всемогущим и премудрым существом, исполняет с убеждением предписанный Им нравственный закон и терпеливо переносит жизненные невзгоды, нередко сопряжённые с этим исполнением. Огромное большинство людей, для которых философские начала остаются закрытой книгой, видят в религии единственный источник всех своих нравственных понятий. И среди образованных классов шаткость чисто человеческих мнений нередко побуждает даже высокие умы искать убежища в твёрдости религиозных истин. При таких условиях возникает вопрос: существует ли нравственность, независимая от религии?
На этот вопрос нельзя отвечать иначе, как утвердительно. Если нравственность не существует независимо от религии, то она должна быть предметом особенного откровения; а так как религий, признающих себя откровенными, на свете много, и все они считают своё откровение единственным истинным, то каждая из них должна вместе с тем утверждать, что вне её нравственности не существует. С точки зрения христианства следует признать, что до его появления и вне его не было и нет нравственности. Но такое воззрение опровергается совершенно очевидными фактами. Нравственные понятия и поступки встречаются в изобилии среди народов, вовсе не причастных христианству. Языческие мыслители развивали самые высокие нравственные начала. Это признавали и учители церкви; апостол Павел говорит о законе, писанном в сердцах язычников. Ввиду этого отрицать существование нравственности, независимой от откровенной религии, значит идти наперекор очевидности.
Ещё менее может так называемая естественная религия служить основанием нравственности. Естественная религия есть плод метафизики, то есть создание человеческого разума, обращённого на познание Абсолютного. Ни само существование Бога, ни воля Его относительно человеческих действий не открываются нам непосредственно. Они становятся достоянием нашего сознания только в силу умозаключений, скрытых или явных. Поэтому выражением воли Божией мы можем считать только то, что представляется нам безусловно необходимым, физически или нравственно. Иначе мы о ней судить не в состоянии; она остаётся для нас тайной. Следовательно, мы должны уже иметь понятие о добре и зле как абсолютно обязательных для нас нормах, для того чтобы заключить из этого, что воля Божья предписывает нам исполнять первое и уклоняться от второго. Путём естественного разума воля Божья относительно наших поступков выводится из существования нравственного закона, а не нравственный закон из воли Божьей, которой мы непосредственно не знаем. Отсюда несостоятельность всех попыток утвердить нравственность на этом основании.
Остаётся, следовательно, искать источник естественной нравственности в чисто человеческих началах. Что же это за начала?
Эмпирики ищут их в опытных данных. По их теории, всеобщий, неоспоримый факт тот, что всякое живое существо ищет удовольствие и избегает страдания. Наибольшая сумма удовольствий составляет счастье. Поэтому человек естественно стремится к счастью и избегает всего, что может его нарушить. Таков непреложный закон природы; иной цели человек иметь не может, и она составляет для него единственное мерило добра и зла. Добром называется то, что ведет к счастью, злом – то, что ему противоречит. А так как удовольствие и страдание суть чисто личные ощущения, то человек по самой своей природе ищет своего счастья, а не чужого. Последнее имеет для него настолько значения, насколько оно служит средством для достижения собственного блага. Но в одиночестве человек совершенно беспомощен и подвержен всевозможным опасностям; поэтому собственная его польза побуждает его искать помощи других, а этого он может достигнуть, лишь содействуя их счастью. В видах собственного добра он должен делать добро другим. Таким образом, добродетель есть не что иное как правильный расчёт. В основании всех человеческих действий, в силу непреложного закона природы, лежит стремление к личному удовлетворению, то есть эгоизм. Всё остальное служит только средством для достижения этой цели.