Философия права

Гегель Георг Вильгельм Фридрих

§ 207

Индивидуум сообщает себе действительность лишь тогда, когда он вообще вступает в наличное бытие когда он, следовательно, вступает в определенную особенность и этим самым исключительно ограничивается одной из особенных сфер потребностей. Нравственным умонастроением в этой системе является поэтому добропорядочность и сословная честь, требующая, чтобы он, и именно по собственному определению, сделал себя посредством своей деятельности, своего усердия и умения членом одного из моментов гражданского общества и оставался таковым, чтобы он заботился о себе лишь через это опосредствование со всеобщим, равно как и требующая того, чтобы он лишь через это опосредствование получал признание в своем представлении и в представлении других. – Мораль занимает свое особое место в этой сфере, где господствует рефлексия о своем собственном делании, цель особенной потребности и особенного блага, и где случайность в их удовлетворении делает также обязанностью случайную и единичную отдельную

помощь.

Примечание. То обстоятельство, что индивидуум ближайшим образом (т.е. в особенности в молодости) восстает против представления, что он должен решиться сделаться членом одного особенного сословия, и видит в этом ограничение своего всеобщего определения и часто – лишь внешнюю необходимость, имеет своей причиной абстрактное мышление, которое останавливается на всеобщем, и, следовательно, не действительном, и не познает, что для того, чтобы существовать понятие вообще приходит к различению между понятием и его реальностью, и, значит, вступает в определенность и особенность (см. § 7), и что _{229}лишь благодаря этому оно может обрести действительность и нравственную объективность.

Прибавление. Говоря, что человек должен быть чем-нибудь, мы под этим разумеем, что он должен принадлежать к определенному сословию, ибо это «что-нибудь» означает, что он тогда представляет собою нечто субстанциальное. Человек без сословия есть лишь частное лицо и не находится в действительной всеобщности. С другой стороны, отдельный человек в своей особенности может считать себя всеобщим и мнить, что, если бы он вошел в сословие, он отдался бы более низкому. Это – ложное представление, полагающее, что когда нечто обретает необходимое ему наличное бытие, оно этим ограничивает себя, отрекается от себя.

§ 208

Принцип этой системы потребностей как своя собственная особенность знания и воления обладает в себе и для себя сущей всеобщностью, всеобщностью свободы лишь абстрактно, следовательно, в качестве права собственности, которое однако выступает здесь уже не только в себе, но и в своей имеющей силу действительности как защита собственности судебным порядком.

В. Отправление правосудия

§ 209

Относительное во взаимоотношении потребностей и труда, нужного для их удовлетворения, имеет ближайшим образом свою рефлексию внутри себя, вообще в бесконечной личности, в (абстрактном) праве. Но сама эта сфера относительного как образование дает праву наличное бытие в качестве всеобщепризнанного, знаемого и волимого, и опосредствует этой знаемостью и волимостью обладание им значимостью и объективной действительностью.

Примечание. Образованию, мышлению как сознанию единичного в форме всеобщего, свойственно понимать «я» как всеобщее лицо, в котором все тожественны. Человек обладает таким образом значением, потому что он человек, а не потому, что он иудей, католик, протестант, немец, итальянец и т.д. и т.д. Это сознание, для которого имеет значимость мысль, бесконечно важно и лишь в том случае ошибочно, когда оно в качестве космополитизма утверждается на точке зрения антагонизма к конкретной государственной жизни.

Прибавление. С одной стороны, право в качестве защиты особен_{230}ности становится внешней необходимостью благодаря системе частных устремлений (System der Partikularität). Хотя эта защита и вытекает из понятия, однако она вступает в существование лишь потому, что она полезна для потребностей. Чтобы обладать мыслью о праве, нужно быть образованным, мыслить и уже не пребывать больше в одном лишь чувственном: нужно приспособлять к предметам форму всеобщности и руководиться всеобщим также и в воле. Законы могут образоваться лишь после того, как люди создали для себя многообразные потребности и приобретение этих потребностей переплелось с удовлетворением.

§ 210

Объективная действительность права состоит частью в том, что оно есть для сознания, становится вообще знаемым, частью же в том, что оно обладает мощью действительности и имеет силу и, следовательно, становится также знаемым, как имеющее всеобщую силу.

а) Право как закон

§ 211

То, чтò есть право в себе, положено в своем объективном наличном бытии, т.е. определено для сознания мыслью, и определено как то, чтò есть право и считается правом, чтò известно как закон; право есть вообще, благодаря этому определению, положительное право.

Примечание. Полагание чего-либо как всеобщего, т.е. осознание его как всеобщего, есть, как известно, мышление (ср. выше § 13 и § 21); сводя таким образом содержание к его простейшей форме, оно сообщает ему его последнюю определенность. То, чтò есть право, только благодаря тому, что оно становится законом, получает не только форму своей всеобщности, но также и свою подлинную определенность. При представлении о законодательствовании

надо поэтому иметь в виду не только тот момент, что посредством этого законодательствования нечто высказывается как правило поведения, имеющее силу для всех; важнее этого тот внутренний существенный момент, которым является познание содержания в его определенной всеобщности. Даже обычное право содержит в себе момент существования в качестве мысли и знаемого, так как животные обладают своим законом как инстинктом, и лишь люди обладают им как привычкой. Отличие норм обычного права от законов положительного права состоит лишь в том, что обычное право знаемо субъективным и случайным образом, и нормы обычного права поэтому сами по себе менее определенны и всеобщность мысли в _{231}них более помутнена; а кроме того, еще в том, что знание права с той или другой стороны и вообще есть случайное достояние немногих. То якобы их преимущество, что они, благодаря своей форме обычаев, перешли в жизнь (в наше время, впрочем, чаще всего говорят о жизни и о переходе в жизнь как раз там, где говорящие об этом погружены в мертвеннейший материал и мертвеннейшие мысли), представляет собою иллюзию, так как действующие законы данного народа не перестают быть его привычками оттого, что их записали и собрали воедино. Когда нормы обычного права собраны и соединены вместе, что непременно должно произойти у каждого народа, достигшего хотя бы некоторого образования, то это собрание есть кодекс, и этот кодекс, разумеется, отличается бесформенностью, неопределенностью и неполнотой, так как он – только собрание законов. Он будет отличаться от так называемого кодекса в собственном смысле тем, что последний понимает и высказывает принципы права в их всеобщности, следовательно, в их определенности. Английское земское или обычное право содержится, как известно, в статутах (формальных законах) и в так называемом неписанном законе; этот неписанный закон, впрочем, также написан, и знание его может и должно быть приобретено только из чтения многих томов in quarto, которые он наполняет. Но какая ужасная путаница получается как в тамошней судебной практике, так и в самых законах, – об этом рассказывают нам знатоки этого права. Они в особенности обращают внимание на то обстоятельство, что так как этот неписанный закон содержится в решениях судебных палат и судей, и судьи, следовательно, всегда играют роль законодателей, то они в одно и то же время и необязаны и обязаны руководствоваться авторитетом своих предшественников; они обязаны руководствоваться им, так как их предшественники только высказали неписанный закон; они не обязаны руководствоваться им, так как они сами носят в себе неписанный закон и поэтому имеют право судить о прежних судебных решениях, соответствуют ли они или не соответствуют последнему. – Против подобной путаницы, которая могла возникнуть в позднейшей римской судебной практике благодаря авторитету всех различных знаменитых правоведов, один император придумал остроумное средство, носившее название закона о цитации, вводившее нечто вроде коллегии давно умерших правоведов с председателем во главе, постановлявшей решения большинством голосов (См. г. Гуго, Röm. Rechtsgeschichte, § 354). – Отказ образованному народу или его юридическому сословию в способности составлять кодекс был бы величайшим поношением этого народа или этого сословия, так так здесь ведь не имеется в виду _{232}создать систему новых по своему содержанию законов, а познать наличное содержание законов в его определенной всеобщности, т.е. постичь его мыслью и вместе с тем указать его применение к особым случаям.

Прибавление. Солнце и планеты имеют также свои законы, но они их не знают; варварами управляют влечения, нравы, чувства, но они не сознают этого. Благодаря тому, что право положено и знаемо, отпадает все случайное – чувства и мнения, форма мести и сострадания, себялюбия, и таким образом лишь теперь право получает свою истинную определенность и достигает подобающей ему чести. Лишь благодаря культивированию воспринимания оно становится способным достигнуть всеобщности. Существование коллизий при применении законов, в разрешении которых рассудок судьи находит себе подобающее место, представляет собою совершенно необходимое явление, так как в противном случае применение законов превратилось бы в нечто совершенно машинообразное. Если некоторые юристы напали на мысль покончить с коллизиями посредством предоставления решения многих вопросов благоусмотрению судей, то нужно сказать по поводу этой мысли, что такой выход куда хуже затруднения, которое он должен устранить, так как коллизия также принадлежит области мысли, мыслящего самосознания и его диалектики, между тем как голое решение было бы произволом. Обыкновенно приводят в пользу обычного права тот довод, что оно есть живое право; но эта живость, т.е. тожество определения с субъектом, еще не составляет сущности предмета; право должно быть знаемо в мысли, оно должно быть системой внутри себя самого, и лишь как таковое оно может иметь силу у образованных народов. Высказывавшийся недавно взгляд, отказывающий народам новейшего времени в призвании к законодательству, представляет собою не только поношение этих народов, но помимо того и нелепую мысль, будто при бесконечном множестве существующих законов нельзя допустить, что у отдельных лиц найдется умение привести их в последовательную систему, между тем как именно систематизация, т.е. возведение к всеобщим началам, является бесконечной потребностью нашего времени. Точно так же некоторые правоведы считают, что собрание решений вроде того, которое мы имеем в Corpus juris, стоит выше кодекса, разработанного по наиболее всеобщим принципам, так как в таких решениях все еще сохраняется некоторая особенность и исторические воспоминания, от которых не хотят отказаться. Насколько такие собрания неудовлетворительны, достаточно показывает практика английского права._{233}