Философия права
Шрифт:
В этом тожестве в-себе-бытия и положенности обязательно как право лишь то, чтò есть закон. Положенность составляет ту сторону наличного бытия, в которой может появляться также и случайно порождаемое своеволием и другой особенностью; поэтому то, чтò есть закон, все же еще может быть отличным по своему содержанию от того, чтò есть право в себе.
Примечание. Поэтому в положительном праве закономерное есть источник того, чтò есть право, или, вернее, того, что законно; положительная наука о праве представляет собою постольку историческую науку, которая имеет своим принципом авторитет. Дальнейшее есть уже дело рассудка и касается внешнего расположения, сопоставления, последовательности, дальнейших применений и т.п. Теории, например, уголовного права показывают нам, чтò может наделать
Так как право вступает в существование ближайшим образом в форме положенности, то оно и со стороны своего содержания выступает как применение к материи до бесконечности разрознивающихся и запутывающихся в гражданском обществе отношений и видов собственности и договоров, затем – как применение к основанным на сердечности, любви и доверии нравственным отношениям, но как применение к последним оно выступает лишь постольку, поскольку в этих отношениях содержится сторона абстрактного права (§ 159). Моральная сторона и моральные заповеди, как касающиеся воли в ее самой настоящей субъективности и особенности, не могут быть предметом положительного законодательства. Дальнейший материал доставляют права и обязанности, имеющие своим источником само отправление правосудия, государство и т.д.{234}
Прибавление. В высших отношениях брака, любви, религии, государства могут сделаться предметом законодательства лишь те стороны, которые по своей природе способны обладать в себе внешней стороной. Однако законодательства различных народов очень отличаются в этом отношении друг от друга. У китайцев, например, установленный государством закон постановляет, чтобы муж любил свою первую жену более других своих жен, которых он одновременно имеет. Если его изобличают в том, что он действовал противоположно требованию этого закона, он наказывается ударами. Точно так же мы находим в древних законодательствах много предписаний относительно верности и честности, которые не соответствуют природе закона, так как верность и честность всецело принадлежат сфере внутреннего. Лишь при присяге, в которой все предоставлено совести, честность и верность должны быть приняты во внимание в качестве чего-то субстанциального.
Но кроме применения к особенному положенность права заключает в себе применимость к отдельному случаю. Тем самым оно вступает в сферу неопределяемого понятием количественного (количественного, взятого само по себе, или количественного как определения ценности при обмене одного качественного на другое качественное). Определенность понятия указывает лишь общую границу, в пределах которой еще имеет место колебание в ту или другую сторону. Но это колебание должно быть прервано, дабы получилось осуществление, и вследствие этого появляется в данных пределах случайное и произвольное решение, останавливаются на определенном пункте в пределах, указываемых понятием.
Примечание. В этом заострении всеобщего, в этом переходе не только к особенному, но и к единичному, т.е. к непосредственному применению, преимущественно и заключается чисто положительное в законе. Нельзя определить это положительное разумно; нельзя также посредством применения проистекающей из понятия определенности решить, чтò более справедливо – наказать ли за проступок сорока ударами или сорока без одного, наложить ли штраф в пять талеров или в четыре талера и двадцать три гроша, присудить ли к году тюремного заключения или к году и одному, двум, трем дням, и т.п. И однако один лишний удар, один лишний или недостающий талер или грош, одной неделей, одним днем меньше или больше тюремного заключения есть уже несправедливость. – Сам разум определяет, чтобы {235}случайность, противоречие и видимость обладали своей все же ограниченной сферой, своей долей права, и чтобы мы не заботились о выравнивании и исправлении такого рода противоречий; здесь имеет место лишь один интерес: заинтересованность в осуществлении, в том, чтобы так или иначе определить и вырешить в известных пределах. Это решение есть дело формальной уверенности в самом себе, дело абстрактной субъективности, которая всецело стоит за то, что нужно в выше указанных пределах прервать и фиксировать, может быть лишь для того, чтобы нечто было зафиксировано, или исходит из таких оснований, как например, желание
Прибавление. В законах и в судебной практике есть одна сторона, содержащая в себе случайность и заключающаяся в том, что закон есть всеобщее определение, которое должно быть применено к отдельному случаю. Если заявим, что мы против этой случайности, то выскажем нечто абстрактное. Количественную сторону какого-нибудь наказания, например, нельзя сделать адекватной определению понятия, и что бы мы ни решили, в нашем решении с этой стороны всегда будет заключаться произвол. Но эта случайность сама необходима, и если против закона выдвигается аргумент, что он несовершенен, то не принимают во внимание ту сторону, в которой нельзя достигнуть совершенства и которую нужно принять такой, какова она есть.
b) Наличное бытие закона
Обязательность исполнения закона заключает в себе со стороны права самосознания (§ 132) необходимость того, чтобы законы опубликовывались, доводились до всеобщего сведения.
Примечание. Повесить законы так высоко, чтобы их ни один гражданин не мог читать, как это делал тиран Дионисий, или же похоронить их в пространных и многочисленных ученых книгах, собраниях решений, изложениях противоречащих друг другу суждений и мнений, {236}обычаев и т.д. в еще к тому же – в книгах, написанных на чужом языке, так что знание действующего права оказывается доступным лишь тем, кто занимается учеными изысканиями, – все это является одинаково несправедливым. Правители, которые, подобно Юстиниану, дали своим народам хотя бы и бесформенное собрание законов, а тем паче такие правители, которые дали определенный и упорядоченный кодекс, не только сделались величайшими благодетелями этих народов и с благодарностью восхвалялись ими за это, но также совершили этим великий акт справедливости.
Прибавление. Сословие юристов, обладающее особенным знанием законов, считает часто это знание своей монополией, и тот, кто не из их среды, не должен будто бы рассуждать об этом. Физики точно так же отнеслись к учению Гете о цветах, потому что он-де не специалист и к тому же еще поэт. Но точно так же, как не нужно быть сапожником, чтобы знать, подходят ли башмаки к ноге, так и не нужно быть специалистом, чтобы обладать познаниями относительно предметов, которые представляют собою общий интерес. Право касается свободы, самого ценного и самого достойного в человеке, и он сам должен знать это право, поскольку оно для него обязательно.
С одной стороны, мы должны требовать от официального кодекса простых всеобщих определений, а, с другой стороны – природа бесконечного материала ведет к бесконечным дальнейшим определениям. С одной стороны, объем законов должен быть законченным, замкнутым целым, а, с другой стороны – есть постоянная потребность в новых правовых определениях. Но так как эта антиномия имеет место в области специализирования всеобщих принципов, которые при этом остаются незыблемыми, то эта антиномия не ограничивает права на законченный кодекс, так же как и права на то, чтобы всеобщие простые основоположения, взятые сами по себе, отличные от дальнейшего специального их развития, были понятны и поддавались ясной формулировке.
Примечание. Впрочем, главным источником запутанности законодательства является то обстоятельство, что в первоначальные установления, содержавшие в себе несправедливость и являвшиеся таким образом чисто историческими, с течением времени проникает разумное, само по себе правовое, как это случилось с римским правом (§ 180), с ленным правом и т.д. Но важно понять следующее: сама природа конечного материала характеризуется тем, что применение к нему {237}даже самих по себе разумных, внутри себя всеобщих определений приводит к бесконечному прогрессу. – Требование от кодекса, чтобы он был абсолютно законченным и не допускал дальнейших определений, представляет собою преимущественно немецкую болезнь. Это требование и недопущение издания так называемого незавершенного, т.е. недопущение действительного осуществления, на том основании, что оно не может быть вполне совершенным, являются результатом непонимания природы таких конечных предметов, как гражданское право, в которых так называемое совершенство есть непрерывное приближение, а также результатом непонимания различия между разумно всеобщим и рассудочно всеобщим и его применением к возрастающему до бесконечности конечному и единичному материалу. Le plus grand ennemi du bien est le meilleur (величайшим врагом хорошего является лучшее) – вот выражение подлинного здравого смысла, идущего в разрез с суетным рассуждательским и рефлектирующим рассудком.